Доктор выходит из кабинета, уже стараясь не смотреть мне в глаза, потому что я прочитываю его быстрее слов. Я не могу спрашивать детально о состоянии, что они ей дают, как она реагирует на терапию, которая продлевает её жизнь на какое-то время, но я сам не вижу в этой жизни хоть что-то, что заставило бы меня оставаться здесь, а не жить в семье. Последнее время лучше проводить там, где тебя ждут, где ты видишь знакомые лица. Я же мог списать эту мамину прихоть только на то, что она не хочет постоянно видеть Бэна рядом, который бы не отпускал её с глаз на лишние секунды. Мне потребовалось время, чтобы понять, что те влюблены друг в друга и уже давно и что моя мама просто не позволяет чувствам, возможно, последнее, что остается в такой жизни, выйти за рамки. Бэн же молча принимал её выбор, надеясь, что так будет лучше, но не сильно веря в это.

— Сегодня вашей матери лучше, мистер Мидлтон, но я бы попросил вас ничем её не расстраивать и не нагружать сильно. Ей только что ввели лекарство, не стоит нервничать, процедура несколько болезненная и так.

Доктор уходит, оставив меня с информацией и спеша на другие вызовы и в палаты, я же стараюсь тихо зайти к маме, смотря, как она уже прикрыла глаза, как будто и вовсе дремлет. За последние несколько месяцев она скинула больше двадцати футов и напоминала измученную диетами женщину с подглазинами и тихим голосом.

— Лоренс?.. — мама приоткрывает глаза, замечая меня и снова закрывает, подзывая рукой ко стулу рядом. — Я хотела с тобой поговорить.

Сажусь на самый край стула, чтобы быть ближе к кровати мамы и неловко взять её за руку, не почувствовав ровным счетов ничего особенного, как и раньше — это просто прикосновение, которое во мне никак не отзывается. Ни покалыванием, ни теплотой. Хотелось бы мне думать, что на этот раз всё будет иначе, что я смогу попрощаться с ней, почувствовав тепло, зная, что они еще живая, а не холодная — с предстоящим надо смириться, мама умрет и это уже не сюрприз.

— Я хочу напомнить тебе, милый, об обещании, что у вас с Розой должна быть свадьба, ты мне обещал, — мама не открывает глаз, так и говорит с сухими губами, на которых образовалась корочка. — Погоди, ничего не говори, я знаю… знаю, что любишь ты другую, ту девушку, которая была здесь, это не увидел бы только слепой и я понимаю твою боль, борьбу и нежелание, но ты дал мне слово, сын. И ты должен сдержать его, найти в себе силы, но выполнить, любовь не всегда приносит счастье, а простые связи и уважение — вот, что ценится сейчас. Я надеюсь, что ты уже это понимаешь. И это последний раз, когда я говорю тебе это.

Я замечаю, что мама сжимает мои пальцы своими сухими и сероватыми, пытается меня убедить и мне ничего не остается, как снова согласиться.

— Я обещал, я помню.

Природа обещаний странная — мы всегда убеждаем себя тоже, что всегда держим слово, что для нас это не пустой звук, кичимся этим друг перед другом, когда кто-то нарушил обещание, но в итоге каждый делает это. Особенно те обещания, которые ты даешь сам себе. Хотя если подумать, то когда ты даешь слово, чаще ты переступаешь через себя в угоду другому, выступая легкой мишенью.

Мама кивает на мой ответ, спрашивая о делах в компании, где-то давая свои замечания и наблюдения, рассказывая о совете директоров уже более детально, какие они люди и что она заметила при общении с ними. На кого и как можно надавить, кто сразу пойдет за нововведения, а кто будет держать оборону и нужен другой подход — мама знала многое, что должно сделать мою жизнь легче в компании, но это не делает её от этого желаннее.

Я прочитываю сообщение от Ричарда, что он со всем разобрался, а ежедневный вопрос все еще остается открыт — его люди не могут найти Астрид, где бы она не спряталась, они сделали это хорошо. Очень хорошо. Я всё ещё не могу поверить, что она могла так исчезнуть снова, особенно после того, как умер Глен. С её братцем могли разобраться мои врачи, а, может, и люди, стоило ей только сказать. Я могу понять её выбор, но не хочу его принимать, как должное — она не могла вот так исчезнуть и посчитать, что это нормально.

Моё сердце разбилось, как и у неё, я знаю, но она не могла тоже нарушить своё слово, данное брату, поэтому я могу её понять, точнее понимаю лучше всех, но это же её жизнь. Осознание больно колет и меня, про себя я почему-то так не думаю.

Возвращаясь в отель спать, я чувствую неимоверную усталость и опустошенность целым днем, хотя правильным будет сказать — целой жизнью. Она и правда последнее время давит, как пресс. В номер я поднимаюсь, снимая галстук и расстёгивая пуговицы рубашки, скоро я начну раздеваться уже такси, чтобы скинуть ненавистный костюм, карточкой открываю дверь, складывая на тумбочку телефон и бумажник и обувь с ног, когда на внутренний телефон отеля раздается звонок.

— Странно…

Я беру телефон, думаю, что портье ошибся, но он точно звонит сюда.

— Мистер Мидлтон, молодой человек в фойе говорит, что он ваш друг и что вы договаривались о личной встрече. Мне его пропускать?

Обдумывая его слова, я понимаю, что у меня нет сейчас друзей, не таких, которые хотели бы прийти ко мне в квартиру или приехать из другой страны — прошлые друзья ненавидели меня за ложь. Может, это и глупость, но я отвечаю разрешением. Доходя до сейфа и открывая его, я вытаскиваю пистолет, проверяя, заряжен ли он. В конце концов, таких друзей с пустыми руками точно не стоит встречать.

Я приоткрываю дверь номера и жду, когда в прихожей появится незнакомец, он заходит неслышно. Так тихо, если бы я не стоял тут, просто бы не услышал. Он тоже не приходит с пустыми руками, направляя на меня пистолет.

— Лоренс Мидлтон, рад встрече.

А я вот не уверен, что ждал его.

========== Глава 4. Тэйт Лефевр. Отклонение новой реальности ==========

Просматривая ежедневник насчет планов на неделю, я думаю, что-то упустил должен сделать что-то ещё. Пальцы быстро пробегают строчку за строчкой, от нажима даже стирается ровная линия чернил, оставляя след на странице и на пальцах. Или я на самом деле беспокоюсь за другое? Но что тогда пугает меня? Что планы пойдёт крахом? Что я не смогу это сделать? Что же в итоге меня так пугает? Снова потерять зрение?

На телефон приходит новое оповещение от Айрис — она прислала фотографию, что вышла из метро, осталось подождать не так долго в Центральном Парке, я силюсь понять, что не так. Мы провели чудесный день с семьёй и друзьями, стараясь забыть всё плохое и это было чудесно, я был окрылен, что терапия помогает, как и шаги к исцелению и принятию действительности, а потом депрессивная яма в виде непонимания и… страха.

Ведь всё и правда в жизни стало чудесно: Айрис была рядом, стараясь проводить всё свое свободное от курсов и работы время со мной, она предпочитала меньше ездить в другие города на дегустацию алкоголя и их презентации для барменов. Думая, что её мечта заправлять своим может подождать — самое главное у неё было перед глазами, я, по крайней мере, она так говорила и я это чувствовал, пока что она и правда не хотела другого, наверняка боясь, как и другие, за то, что исчезну как в тот раз.

Но рано или поздно она передумает и начнет двигаться к своей мечте, и я поддержу её, когда она попросит, а пока я готов быть поводом остаться и любить её так сильно, как могу, именно Айрис не дала мне сойти с ума в заточении, я обязан ей тоже.

Что же до семьи, то… они тоже стали другими. Делию как будто переклинило, и она стала спокойнее, не такой агрессивной до моего времени, занятий и желание прозреть, и она стала заниматься собой, пропадая порой вечерами где-то и приходя расслабленной после прогулки. Мне доставляло удовольствие смотреть на её счастливую улыбку, а не желанию всё изменить. Сафайя же медленно, но верно стала занимать место в семье больше, всё внимание переключалось на неё, что она принимала, как подарок.

Может, я и ненавидел время у Питера и чувствовал каждый раз не только страх и обречённость, но я и моя семья получили кое-что ценное из этого, и мне приходилось и с этим тоже считаться, как бы я не думал. Остальные не видели в этом положительного, поэтому я не делился своими наблюдениями, боясь, что это вернет их в прошлое, лучше уж застряну там только я. Порой и правда я просыпался в холодном поту, думая, что я снова там, что я не возвращался — друзья оставили меня там, как и Астрид.