========== Часть 1. Глава 1. Тэйт Лефевр. Элементы целого ==========

Удар. Скрежет металла. Всхлипы сестёр. Крик отца. Стекающая кровь по виску.

Всё повторяется снова и снова. Практически каждую ночь я просыпаюсь от того, что память вновь подкидывает события прошлого в чёткой последовательности, как быстрая смена кадров. Я хотел бы стереть прошлое из подсознания, но, кажется, это невозможно.

Я широко распахиваю глаза и вижу вокруг привычную тьму. Захлопываю — ничего не меняется. «Вот чудо», — саркастично говорит баритон в голове. «Зрение по-прежнему не вернулось». А мой ли это голос? Уже и сам не знаю. Не схожу ли я с ума?

Хлопаю рукой по взбесившемуся будильнику, и песня «Feeling Good» [1] тут же затихает в ушах. Чернота перед глазами буквально выжимает из меня всё, что только можно. Чувствую себя сломанным компьютером с погасшим монитором. Надоедает. До чертиков. Казалось бы, за восемь лет пора привыкнуть и спокойно воспринимать эту ситуацию, но я словно ежедневно влезаю в овечью шкуру и притворяюсь белым и пушистым, послушно следуя за пастухом, а вечером убегаю в загон от собак. Но кто на самом деле под этой шкурой? Или вместо меня, настоящего, там уже пустота?

Валяюсь на кровати, наслаждаясь свободной минуткой, которую можно потратить на бездействие. Или на безделье, если сказать точнее. В такие моменты я акцентируюсь на других чувствах, если не могу использовать самое главное из-за нелепого каприза судьбы. Не думаю, что это было что-то другое. Просто несчастный случай и плохое стечение обстоятельств.

Улавливаю шум воды в ванной. Значит, одна из сестёр уже встала. Делия затягивает незнакомую мелодию, немного фальшивя на высоких нотах. Кажется, хороший слух снизошёл на меня после потери зрения. Сложно набраться смелости и обронить между делом, что ей под силу взять ноты выше и куда смелее — у неё несказанно красивый голос. И порой, в самые сложные наши периоды, именно любовь к её пению останавливает от необдуманных слов. Ведь меня не отпускает чувство, что цель её жизни в силу непростого характера — сделать мою невыносимой.

Всё же я люблю утренние часы воскресенья, когда вокруг намного больше разных звуков и они чётче и яснее. В такие моменты я слушаю и рисую в голове окружающее пространство. Потому что боюсь вскоре забыть, как выглядит мир вокруг на самом деле, поэтому регулярно провожу такие тренировки. Самое сложное — представлять, как изменились близкие за восемь лет. Каждый раз я представляю образы, которые запомнил, будучи пятнадцатилетним мальчишкой.

Для упражнений требуется недюжинная концентрация, и если они удаются, то целый день я буквально свечусь от радости. Могу часами слушать, как что-то происходит в доме: капая, ударяясь, стуча, падая и просто издавая тихие звуки. Наличие малейшего шума помогает не рехнуться в полнейшей изоляции от остального мира. За пределами этого дома-коробки меня как будто нет — я чувствую себя сломанной деталью огромного механизма, которую выкинули за ненадобностью. Не помогают ни прогулки, ни учеба, ни общение в интернете.

В дверь ударяет маленький кулачок, наверняка Сафаи. Ей всего десять лет, а она уже такая смышлёная малышка, хоть и неугомонная. Она частично разрушает чары этого утра, и я теряю концентрацию.

— Могу я войти? — не дожидаясь ответа, она отворяет дверь. Иногда думаю, что её игнорируют в семье: что старшая сестра, что отец — все заняты мной. И вот уже восемь долгих лет она растёт сама: взрослеет, играет, учится каким-то вещам, совершает ошибки, переживает взлёты и падения, но не получает должной поддержки от семьи. Наверное, у Сафаи огромный запас терпения, раз спокойно наблюдает за вознёй со мной, а сама растёт в семье, словно сорняк. Не думал, что именно эта черта передастся ей от матери.

— Заходи, — бормочу, садясь на кровать, и даже успеваю взять тёмные очки со столика рядом.

Сафая мягко ступает по половицам, направляясь прямо ко мне. Слышу каждое её движение: трение одежды о тело, беспокойные пальцы, перебирающие кнопки на кофте. Она подходит ко мне почти вплотную, но всё же останавливается на удобном ей расстоянии. Её желание быть ближе к кому-то и страх быть отвергнутой буквально ощущается в воздухе. Получить отказ от меня она боится больше всего.

— Зачем ты всегда надеваешь очки? — её ладошка опускается на голову и поглаживает отросшие волосы. Какая разница, падают ли они на глаза, если я всё равно не могу видеть?

— Милая, ты же в курсе, зачем они, — внутри, словно вода в чайнике, бурлит что-то. Не злость, а, скорее, недовольство. Но сестре лучше это не высказывать. Она всё равно не поймёт всего в десять лет.

— Они выглядят… Смешно. Портишь ими весь вид, — честно говорит она и стягивает очки вниз. Кажется, в таком возрасте дети ещё не умеют врать.

— Но я же слепой.

Сафая резко останавливается, услышав уже давно известный факт. А мне от него ни жарко, ни холодно. Правда глубоко внутри каждый раз что-то ноет. Сентиментальность лучше засунуть подальше, иначе можно точно сойти с ума.

— Врачи говорят иначе! — она топает маленькой ножкой, и стук резко отдаётся в ушах. Протягиваю руки, безошибочно нахожу её и притягиваю к себе. Наклоняясь, утыкаюсь в детский животик и издаю неприличные звуки, а Сафая хохочет и старается освободиться от захвата. Но я чуть сильнее стискиваю объятья. Какие ещё доказательства любви к ней и чувства вины за слепоту я могу предоставить?

— Тэйт… Тэйт, перестань, — не унимается сестра и продолжает хохотать. Я так безгранично люблю её. Жаль, что не могу видеть, как она изменилась за это время. Сафая перестает выбиваться, нежно припадает к щеке в ответ и говорит:

— Я люблю тебя, придурок!

И кто только научил её таким словам?

— И я люблю, красавица, — почему-то уверен, что она будет такой же красивой, как наша мать.

— А у тебя ведь вылетело из головы, да? Сегодня встреча в новом клубе!

— Точно! — надеюсь, что в голосе присутствует удивление. — Спасибо тебе, мой справочник. — Я бы с радостью мягко коснулся её носика, но сейчас боюсь промахнуться и попасть, например, в глаз.

Сафая быстро отстраняется и исчезает из комнаты, на ходу крича:

— Собирайся, опоздаешь же, тупоголовик!

— Эй! — хочу грозно парировать в ответ, но получается только усмехнуться.

Да, всё правильно: я иду на очередное собрание клуба для таких, как я. Лишенных надежды. Уже столько их сменил, что перестал вести счёт. Идти туда не особенно и хочется, но не могу отказывать семье, которая пытается помочь мне. Но потом отлыниваю всегда умело: через несколько занятий ссылаюсь на то, что ведут неподобающие разговоры и это больше похоже на секту, и бросаю. Язык не поворачивается сказать родным: всё это напрасно — мне никогда не вернуть зрение, как бы я ни хотел этого. Кое-что изменить попросту невозможно, но эти мысли я держу при себе и не спорю. Я перестал это делать после аварии.

Делия решила, что новый клуб с броским названием «Несломленные» точно внесёт краски в мою жизнь и наконец поможет. Наверное, благодаря новой методике я поверю в то, что всего лишь блокирую зрение, или произойдёт чудо. События прошлого — большое потрясение для всей семьи, а обо мне и говорить нечего. Стоит сестре завести эту тему, хочу рассмеяться ей прямо в лицо. Но всегда останавливаюсь, боясь обидеть.

Встаю с кровати, прохожу до шкафа, достаю рубашку синего цвета, коричневые штаны и чёрные носки. Теперь на всей моей одежде нашиты выпуклые знаки, по которым я определяю цвет.

За пару лет научился свободно ориентироваться в пространстве квартиры, не выставляя вперёд руки. Заглядываю в ванну и прохожу дальше по коридору, поворачиваю налево, оказываюсь у лестницы. Надо спуститься вниз — странно, но я никогда не боялся, что упаду. Сёстры с отцом хотели переселить меня вниз, в гостиную, но я наотрез отказался — не хочу. В жизни и так поменялось слишком многое. Например, все звуки теперь звучат в несколько раз громче. Спускаюсь на первый этаж, прохожу шесть шагов, поворачиваю налево, ещё три шага, опять налево, и я на кухне. Хоть близкие и не подают вида, но их изучающие взгляды всё равно касаются меня, словно щупальца.