Больше не могу сидеть с ними, да и меня подмывает узнать, кто и что написал. Поэтому тихо встаю с дивана и иду наверх. Скромно и медленно, как всегда, но дикое желание рвануть — останавливает своя неуверенность.
Захожу в комнату, щёлкаю замком двери, сажусь на кровать, снимаю блокировку с телефона, нажимаю на экран, и программа говорит:
— Одно новое сообщение, чтобы прочитать нажмите на левую кнопку, чтобы пропустить — на правую, — выбираю левую. И тишину нарушает:
— Йо-йо, чувачелло! — с трудом узнаю голос. — Что делаешь? А ты, наверно, мой номер не знаешь. Твой дал черноволосый денди. Ну, который на англичанина ещё похож. Я Ноа Моро, если вдруг не понял, — как вообще на такое реагировать? Мы же в жизни встречались… ну, один раз всего.
Секундная пауза пропадает:
— В общем, как насчет того, чтобы тусануть у меня клубом? Нужно же вместе время проводить, так? Или у тебя планы на вечер? Короче, смело их отменяй! Все уже согласились. Ты пиши-звони, а главное — не отказывайся. Могу заехать за тобой, мне не сложно, машину всё равно надо выгулять после ремонта, объездить новые колеса. Конец связи.
Елозя по кровати, не нахожу себе места. Так как вообще на это реагировать? Это какая-то ловушка, или он издевается? Над слепыми ещё смешно прикалываться? Или Ноа серьёзно? Если так подумать, то я уже не тусил почти сто лет. Не то, что с друзьями — вообще. Словно всегда такой поломанный был и неспособный на такие поступки. Те, друзья что были, никуда не звали после аварии, то ли боялись, то ли считали обузой.
Почему-то именно сейчас понимаю, как это надоело. Дом — изредка учеба — дом. А всё свободное время провожу или с семьей, или за чтением и музыкой. Конечно, не стремлюсь к пьяным дебошам и наркотикам, но что-то хоть изредка могло разбавить дни. Что-то, более подходящее к жизни. Всем нам надо что-то делать, новые увлечение, новые друзья. Просто жизненно необходимо осознание того, что жизнь не день сурка.
Может, я и долго шёл к этой мысли, и уже давно нужна была помощь, но не мозгоправов, а своя. Ведь не учимся мы на чужих ошибках, лучше запоминаем свои тумаки и синяки. Но ни один доктор не говорил, что могло бы быстрее натолкнуть на мысль, что я-то ещё жив. И пребываю в мире для живых, а не мёртвых. Всё это время я слышал только то, что не виноват и надо себя простить. Как это сделать? На лечение через счастье и радость, а не принятие боли, могут уйти годы. Пропуская через себя, её так трудно из себя потом вычерпать. Тут не то, что ковш не поможет, и насос будет бесполезен.
Однажды утром скажу себе, что простил себя, а пока что только могу встать на этот путь. И именно для этого так необходимо сделать что-то такое, на что не решался все эти долгие годы.
Встаю с кровати, чтобы сказать сестре: сегодня меня дома не будет. Хотелось бы мне посмотреть на её лицо, усмехаюсь одной только мысли об этом. Да она точно подумает, что я шучу или издеваюсь над ней. Выхожу из комнаты, слышу звуки из кабинета отца, тихий диалог кого-то. Предполагаю, это Делия и отец, они уже не единожды ведут такие разговоры, которые так хочется стереть из своей памяти.
Подхожу ближе к двери, здесь голоса слышатся отчетливее, и могу спокойно разобрать всё, что будет сказано. Никак не заставить себя постучать или уйти и вернуться после их разговора:
— Я не в состоянии! — шепчет Делия. — Грустно, что он себя гробит… Он же был её любимчиком, а теперь не старается. И что нам делать? Просто руки опускаются, — прям представляю, как у Делии поникают плечи и вся она, как раньше, становится такой маленькой и хрупкой. Эти метаморфозы с сестрой всегда удивляли.
— Тихо, тш-ш. Все наладится, поверь своему старику, который уже прожил достаточно длинную жизнь. Всему нужно время, а вам, молодежи, почему-то больше, чем нам. Мы уже не так драматизируем. Может, тебе стоит слезь с Тэйта, и он справится со своими чувствами и проблемами?
— Я знаю его лучше, чем он! — на повышенных тонах отвечает Делия.
— С чего ты так решила? — серьезно и по-отцовски говорит папа, и именно в этот момент я захожу в комнату не в силах терпеть.
— Да с того! Так сильно его люблю, что просто не могу смотреть на то, что он делает со своей жизнью, — Делия всхлипывает в жилетку отца.
— Ничего противозаконного с ней не делаю.
Делия, наверняка, как ошпаренная отскакивает от отца и становится рядом. Предполагаю по издаваемым звукам одежды и ног.
— Подслушивал? — резко спрашивает она, но на меня не смотрит — звук идёт в сторону. Представляю, как сестра зло и резко стирает слезы с розовых щек.
— Делия, да весь дом мог слышать, я всё-таки слепой, а не глухой, — такие фразы до сих пор на неё имеют действие. — А вообще зашёл сказать то, что сегодня меня дома не будет: еду к друзьям по клубу.
— Куда-куда ты собрался? — их удивление чувствуется в воздухе, но отец хотя бы молча сносит это. — Вообще в своём уме? Ты их знаешь… Неделю? Никуда ты не поедешь! — продолжает сестра.
— Но это лучше, чем проводить вечера в доме, где вы избегаете любого звука, боясь разбудить призрак матери. Она не спит — мы её похоронили. Мама бы явно этого не одобрила.
— Следи за своим языком! — чётко и зло проговаривает каждое слово сестра. — Папа, а ты что скажешь?
— Не собираюсь вставать на чью-то сторону, хватает этого и в суде, — сухо отвечает отец, наверняка, потому что напомнил о маме. — Может, стоит всё же послушать сестру? Ты их действительно не знаешь.
Обуревают чувства, просто не хватает слов, чтобы что-то сказать в ответ. Как будто злость закрыла важную дырку, и никак не могу эту пробку вытащить. Поэтому молча выхожу из кабинета, хлопая дверью, как пятилетний ребенок, надо найти выход чувствам, а разрушение — хороший вариант.
Захожу в свою комнату и, прислонившись спиной к двери, сползаю на пол. Стучу затылком несколько раз по дереву — ощущения, которые приведут в равновесие. Больше не хочу копить негатив в себе, становится легче, пульсирующая боль в затылке успокаивает. Она говорит, что я жив и не отравляю себе организм накоплением отрицательных впечатлений. Хотя понимаю, что обида есть и никуда не денется. Не могу понять Делию, да и, если честно, сегодня не собираюсь пытаться.
Мне надоело плясать под чью-то дудку, не спорил с ней всё это время, потому что казалось, она убивается больше всех, да и на неё столько всего свалилось. Но сегодня центром вселенной всё-таки буду я. Старые привычки бунтаря дают о себе знать. Мысленно прошу сил у мамы, она бы меня поняла, провела бы по длинным волосам в прошлом, взлохматив их, и улыбнулась как будто говорит: «Дерзай». Она всегда принимала таким, какой есть. Даже в тот день.
Достаю телефон из кармана штанов, произношу для программы команду, и она набирает номер. На другом конце не сразу отвечают, но я сразу прерываю Ноа, думаю, что если не скажу первый, потом не будет шанса и смелости для такого шага.
— Заберёшь из дома? — не пойму, как звучит это предложение: вопросительно или требовательно.
— И тебе добрый день, чувак, — смеётся в трубку Ноа. — Так понимаю, что родаки тебя не отпустили, верно?
Молчу.
— Да ладно, Рапунцель, и не таких спасали. Мы тут даже с ребятами поспорили, приедешь или нет. Я ставил на то, что согласишься и выиграл двадцать баксов. Ты моя счастливая звездочка сегодня, — тепло говорит Моро.
Должно разозлить то, что они спорили, приеду или нет. Но почему-то не кажется обидным, поэтому просто откидываюсь на кровать и расслабляюсь.
— Эй, только не обижайся. Куда и когда заехать-то? — спрашивает Ноа.
— В десять, как раз смогу проскочить, когда все лягут, — и называю домашний адрес.
— Хорошо, понял. Надеюсь, что из-за тебя меня не объявят в розыск по всему штату.
— Как знать.
Он смеётся и смеётся так, как должны это делать настоящие друзья. Может, это не такая уж и смешная шутка, но отклик от Ноа идёт от всей души.
— А ты забавный, — и прежде чем отключиться, добавляет. — Пижаму не забудь.
