Кажется, мой мир перевернулся, и всю радость из него выкачали, раздав тем, кто её по-настоящему заслужил. Нам с Итачи, конечно, и раньше не светило закончить отношения на утопичном «и жили они долго и счастливо», но я и представить не могла, что мы расстанемся… вот так.

За кулисами было темно, тесно от реквизита с прошлых выступлений и пахло грязными носками. Меня душили подступающие слезы, но реветь перед всей школой и доброй парой сотен родителей то еще удовольствие. Я кусала губы, глубоко дышала и смотрела куда-то вверх, но держалась, молясь, чтобы нервы выдержали.

— Послушай, я… — дыхание с запахом сигарет коснулось уха, а теплые пальцы чуть сжали мои — ледяные.

— Дей, ради всего святого!.. — зажмурившись, зашептала я и высвободила руку. И он, кажется, понял, потому что в оставшиеся пять минут не пытался обратить на себя внимание.

Хината то и дело отрывалась от сценария и поглядывала в нашу сторону. Если она о чем и догадывалась, то ей тактичность не позволяла подойти ближе и спросить, всё ли в порядке. А в порядке ничего уже не было и не будет.

Когда объявили наш номер, и послышались аплодисменты, ноги будто одеревенели, а руки затряслись. Боже, да я просто не в состоянии туда выйти! Просто не в состоянии на глазах у всех изображать хоть что-то, кроме всеохватывающего отчаяния. Итачи где-то там, в первых рядах, вместе с остальными учителями… и нет никаких гарантий, что мне удастся вымолвить хоть слово, если я встречусь с ним взглядом.

— Нами-тян, — слева послышался обеспокоенный шепот Хинаты. Хлопки успели стихнуть, а Дей уже поднялся по ступеням и теперь вопросительно смотрел на меня сверху-вниз. Я сделала шаг назад, и лицо Тускури сразу же исказила звероподобная гримаса.

— Как же ты бесишь, — зло прошипел он и с грохотом спрыгнул обратно. Я содрогнулась — этот шум определенно услышали в зале, и сейчас сюда наверняка придет разбираться кто-то из старших. Но Дею плевать. Он встряхнул меня за плечи так, что голова безвольно мотнулась в сторону. — Я тебя за волосы выволоку на сцену, если вздумаешь пасануть и сбежать, как трусливая сука! Как ты это всегда делаешь, м!

Как ни странно, его ядовитые, пропитанные ненавистью слова вернули то, чего мне так недоставало — самообладание. Нахлынувшая волна холодной ярости отрезвила, выбив волнение и страх, и кровь вновь закипела в жилах. Оттолкнув Дейдару и одарив его вызывающим взглядом, я глубоко вдохнула, поднялась по ступеням и вышла на сцену. Выдохнула — и, поправив съехавший набок лисий хвост, аккуратно присела рядом с плоской декорацией в виде травянистого пригорка с норой. Тсукури, нервно сжимая и разжимая кулаки, прошел мимо и остановился напротив, в нескольких метрах, рядом с искусственным розовым кустом. Мой взгляд скользнул по огромному залу, который вновь начал ободряюще аплодировать, ожидая, когда мы начнем. Горло сдавило от накрывающих волн паники. Сколько голов, рук и сколько глаз! Из-за кулис казалось, что их меньше раз в пять.

Кто-то из пятого или шестого ряда поднял руку с телефоном, приготовившись снимать, и второй, свободной рукой, приветственно помахал мне. И вдруг… тьма отступила, оставив комок светлой грусти в горле. Она пришла. Она сидит здесь, в зале, и улыбается самой счастливой улыбкой, от которой становится так тепло-тепло, словно и не было всего этого кошмара у меня внутри.

Мама.

И тогда я решила, что буду играть для нее — самого бесценного зрителя в этом зале. И она будет мной гордиться. Будет любоваться мной в этой нелепой рыжей юбке, из-за которой мы с ней оббегали все магазины в городе за прошедшую неделю, а потом обнимет и скажет, что из меня вышел самый очаровательный в мире Лис.

Когда заиграла фонограмма, и Хината, запнувшись, начала читать авторский текст, я позволила себе найти взглядом Итачи. Он сидел буквально в шести метрах, между Обито и Конан, и, скрестив на груди руки, бесцветно смотрел в сторону Дейдары. И как же мне хотелось узнать, о чем он думает. И одновременно — не хотелось.

Отыгрывая роль, я представляла, что это всего лишь еще одна репетиция, и всех этих людей в зале — всех, кроме мамы — не существует. Я кружилась вокруг Дея, улыбалась, качала головой, жестикулировала, а он вёл себя так непринужденно, будто, как и я, никого вокруг не замечал. И только в финальной сцене, последовавшей уже после неловких объятий, которые мне страшно не хотелось демонстрировать Итачи, что-то пошло не так.

— Твоя роза так дорога тебе потому, что ты отдавал ей всю душу, — произнесла я, натягивая тоскливую прощальную улыбку.

— Потому что я отдавал ей всю душу… — повторил Тсукури и взглянул на меня с такой горечью, что стало не по себе, и во мне едва нашлось самообладание, чтобы произнести финальную фразу. Ну, знаете… Ту самую, вездесущую: «ты в ответе за тех, кого приручил», все дела.

И только оказавшись за кулисами, я поняла, что это был за взгляд. Даже несмотря на мои бутафорские уши, хвост и вызывающе рыжие волосы, Дейдара увидел во мне не доброго друга-Лиса. А капризную Розу, которую он продолжает держать под своим стеклянным колпаком. Тсукури назвал цену своего молчания.

— Дай нам еще один шанс. Последний.

Уже на следующее утро Тсукури, как верный пёс, ждал меня у калитки, чтобы вместе пойти в школу, и всю дорогу он трещал без умолку, будто бы не замечая моего отрешенного вида. Я честно пыталась его слушать, отвечая что-то невпопад, но говорил он, похоже, одно и то же: что отныне всё будет по-другому, что мать его больше не посмеет вмешиваться, и что нам стоит сесть в этом триместре вместе, как бы ни противились этому учителя. Он вёл себя так, будто ему напрочь отшибло память о последних месяцах. Будто ничего из того, что случилось после нашего разрыва, не было, и нам всё это приснилось.

Не замечал Дей и моих усталых опухших глаз — почти всю ночь я ворочалась, не в силах заснуть, и тщетно пыталась не заплакать. Убеждала себя, что всё хорошо, и всё случилось так, как должно было быть. Сравнивала Дейдару и Итачи, приписывая Тсукури мифические плюсы, вроде «он любит меня настолько, что готов принять с любыми косяками, а Учиха даже не дал мне шанса объясниться».

Но сердце твердило другое. Привязывать человека к себе шантажом — это что угодно, но точно не любовь.

Когда я сообщила Ино «чудесную» новость, что мы с Тсукури снова собираемся сидеть вместе, она удивленно вскинула брови и сразу же уволокла меня за рукав в сторонку, чтобы вытрясти из меня причину таких перемен. И до чего же жаль, что в Акатсуки нет принятой в других школах жеребьевки с рассадкой учеников. Это бы несказанно всё упростило.

— Мы пытаемся понять, сможем ли снова быть вместе, — без энтузиазма пояснила я, на что Яманака неодобрительно хмыкнула:

— Ведете себя, как разведенная пара с двумя детьми. Чего ради вы снова сошлись? От большой любви? Что-то я не помню, чтобы ты без него особо страдала.

Не страдаешь — не любишь. Логика от Яманака Ино. И она — та, что спустила столько драгоценного времени на безответную любовь — теперь осуждала меня за слабохарактерность.

— Саске-кун меня не любил, но и надежды не подавал. А ты подаешь. И не позволяешь Дейдаре двигаться дальше.

Я! Не позволяю двигаться дальше! В глотке жгло от невысказанного возмущения, но я молчала. Рассказать Яманака правду представлялось немыслимым, ведь это только подогреет ее любопытство, и она захочет узнать, как именно Тсукури вынудил меня пойти ему навстречу. А уж отбрыкиваться от расспросов с пристрастием до конца года совершенно точно не входит в мои планы.

Урок истории стоял третьим по расписанию. Я не знала, как буду смотреть Итачи в глаза, однако он сам решил эту проблему и очень незатейливо, но вполне доступно обозначил границы нашего дальнейшего взаимодействия. Он поздравил класс с удачными выступлениями, похвалил танец, ровно и беспристрастно отчитал Дейдару за то, что он едва не подвел товарищей своим исчезновением, а затем поблагодарил нас двоих и Хинату за красивый, чисто отыгранный номер.