Все эти заботы были, по большей части радостными, но собственное настроение по-прежнему вызывало у Сансы недовольство — ее плаксивость никуда не делась. В один из дней она в поисках мейстера Стеффрона почти случайно заглянула в свою бывшую комнату, и неожиданно расплакалась, увидев в углу старый сундучок, в котором когда-то лежали ее куклы. В этой маленькой и светлой девичьей горнице когда-то жила милая, ласковая и наивная девочка, которая любила все красивое и стремилась всем угодить — и, думая по ночам о неведомых красотах южных замков, мечтала сама там оказаться и вкусить этой красивой и блестящей жизни — и вкусила ее сполна, на свою беду. «Жизнь не песня» — когда-то сказал ей Петир Бейлиш. Что ж, он оказался прав — и в отношении себя самого тоже. Осталось ли в нынешней Сансе хоть что-то от той прежней? Она не знала, но ей было до слез жалко ту девочку, хотелось вернуться в прошлое, обнять и защитить от всех бед, и попытаться объяснить, что счастье — не в развлечениях и роскоши, а совсем в другом — в том, чтобы не бояться просыпаться каждый день, в том, чтобы те, кого ты любишь, были живы и здоровы. В крыше над головой и еде, в свободе, наконец. Конечно, вернуться в прошлое было невозможно, но, когда, наплакавшись вволю, Санса вышла из комнатки и закрыла за собой дверь, ей стало легче, и она поняла, что расстанется с Винтерфеллом с благодарной памятью о прошлом, но без сожалений.

Кроме расставания с домом детства Сансе предстояла разлука и с Джейни. На предложение Сансы уехать с ней в Клиган-холл, она, подумав, поблагодарила и ответила отказом.

— Я родилась в Винтерфелле, миледи, и здесь хочу умереть. К тому же — Джейни подняла на Сансу блестящие карие глаза — я знаю, мне не оправиться никогда от того, что со мной сделали, но знаю, что в здесь мне спокойнее и безопаснее, чем где бы то ни было.

— Что ж, Джейни, я не буду тебя принуждать, хотя, признаться, мне грустно, что мы, возможно, больше никогда не увидимся - с этими словами Санса крепко обняла подругу, и на этот раз плакали уже они обе.

Впрочем, в затянувшемся отъезде были и свои преимущества, кроме возможности неторопливо попрощаться со всем, что было здесь для Сансы дорого — по приглашению Рикона на прощальный пир в честь сестры и ее супруга приехал лорд Сигорн Тенн вместе с леди Алис — и Санса как никогда была рада увидеть свою вторую подругу-северянку. Вечером накануне пира Санса усилием воли заставила себя отвлечься от бесконечных мелких тревог о том, все ли необходимое собрано и уложено, приказала напечь побольше лимонных пирожных, и они втроем с Джейни и Алис собрались в спальне последней (Сигорн попробовал было возмутиться таким положением дел, но Алис живо выставила его вон, да и вообще, судя по наблюдениям Сансы, командовала своим свирепым одичалым мужем, как хотела, он же в ней души не чаял — и Санса лишний раз порадовалась ее счастью) с целой грудой сладостей и большим кувшином подогретого вина — и допоздна болтали, смеялись и шутили, как дети, рассказывали неприличные шутки, делились женскими скорбями, плакали и снова смеялись, и наконец, заснули втроем на широкой постели.

Закружившись в вихре забот и переживаний, Санса не сразу заметила, что в Сандоре нарастает раздражение — и то сказать, они в эти дни почти и не виделись: его время делилось между Риконом, которому нужен был спутник в мужских забавах, и Недом, который всюду ходил за ним как тень — Сандор пересказал ей их разговор на учебном дворе, и Санса не знала, смеяться ей или сердиться: все же порой он совсем мальчишка не лучше Неда. Но в день пира — как раз после их «женского схода» с пирожными и вином — Сандор поймал ее в коридоре, и, ругаясь на чем свет стоит, потребовал, чтобы она, седьмое пекло, немедленно пошла за ним. Выглядел он при этом так похоже на самого себя в Красном замке, что она чуть не растаяла от умиления и внезапно вспыхнувшего в ней желания.

— Седьмое пекло, я женат вообще или нет? Я тебя целыми днями не вижу, только и слышу — леди Санса то, леди Санса это, а где леди Санса? Никто не знает!

Вместо ответа Санса встала на цыпочки и поцеловала его долгим поцелуем в губы, а затем обняла, прижалась к его груди и пробормотала в ткань дублета:

— Я тебя обожаю.

Сандор какое-то время молчал, по всей видимости, обезоруженный таким ответом, а потом обнял ее в ответ и на какое-то время леди Винтерфелла на час исчезла для всех, кроме собственного мужа.

— Знаешь, Пташка, когда мы вернемся в Клиган-холл, я запру тебя в спальне самое меньшее дней на пять, и не выпущу, пока ты не вспомнишь, что такое гребаный супружеский долг — протянул он лениво и довольно, растянувшись на постели, и разглядывая Сансу, которая так же лениво и довольно приводила себя в порядок. Санса, приглаживая волосы перед зеркалом, обернулась на него и улыбнулась, показывая, что полностью одобряет его намерение.

— Не злись, любовь моя, ты ведь все понимаешь. К тому же — она посерьезнела — есть одно дело, в котором мне без тебя не обойтись. Пойдем.

— Куда?

— Пойдем же — повторила она с нажимом.

Пожав плечами, Клиган встал, поправил собственную одежду и вышел вслед за ней. Санса шла, чувствуя, как недавняя легкость в теле после супружеских ласк куда-то словно испаряется, ноги наливаются свинцом, пальцы холодеют. За все четыре года после ее возвращения в Винтерфелл было одно-единственное место, где она ни разу не побывала. Сначала ей было не до этого, потом — казалось, что груз чужих забот и страданий слишком велик, чтобы добавлять к ним еще и собственные горести, а потом — что ж, пора себе признаться — она попросту боялась. Даже когда Рикон после возвращения пошел туда, она не стала его сопровождать — хвала богам, он не стал ни о чем спрашивать. Но теперь, возможно — скорее всего — она больше никогда не вернется в Винтерфелл — и не простит себе, если уедет, не сделав того, что должна.

Тяжелая дубовая дверь отворилась со скрипом — и то правда, пользовались ей нечасто. Санса вытащила из связки новых восковых свечей, лежащих на выступе каменной кладки у входа, две — одну взяла сама, другую отдала Сандору. Он понял ее просьбу без слов, высек огонь лежащим там же кресалом и, взявшись за руки, они пошли вглубь длинного коридора. В крипте было холодно и сыро, изо рта Сансы вырывались облачка пара. Они шли вдоль древних королей Зимы, следивших за ними неподвижными каменными взглядами, потом начались могилы лордов Винтерфелла. Вот и последняя, самая свежая. Санса остановилась перед ней и крепче сжала ладонь Сандора, которая оставалась теплой, несмотря на холод.

Резчик, делавший статую, несомненно, хорошо знал, как выглядит лорд Эддард Старк, но, по всей видимости, был не слишком искусен. И все же родные черты были переданы достаточно точно, чтобы у Сансы сдавило грудь и в горле появился ком. Она подошла к надгробию, опустилась на колени и прилепила свечу у ее подножия. Сандор стоял за ней — молча, но рядом. Санса тоже молчала — долго. А затем выдавила:

— Мне… так… жаль… — и добавила тише. — Ох, отец, мне так жаль! Так…жаль — ком в горле наконец начал исчезать, растворяться в слезах, которые лились не ручьем даже, а полноводной рекой. Стоя на коленях, Санса горько рыдала, но это была горечь освобождения, как будто из сердца вытащили старую-старую занозу — и впервые за эти две луны она не упрекала себя за чувствительность и не стыдилась ее. Сандор подошел и тихо опустил руку ей на плечо, поглаживая, точно говоря ей — я здесь, я с тобой и в этом тоже.

Когда слезы прекратились, она глубоко, судорожно, но благодарно и облегченно вздохнула, встала с колен, поцеловала каменную руку, с нежностью провела потеплевшими пальцами по каменной щеке и отступила назад, снова взяв Сандора за руку.