Он взмахом руки остановил ее.

Сандор Клиган терпеть не мог поэзию: презирал бардов, смеялся над напыщенными оборотами, прикрывающими все ту же человеческую низость и подлость, издевался над фальшивыми насквозь балладами, где дама всегда была прекрасна и добродетельна, рыцарь — без страха и упрека, умирали только злодеи, а любовь длилась вечно.

Выражения вроде «у него потемнело в глазах» всегда вызывали в нем только презрение. А теперь у него действительно потемнело в глазах. На глаза опустилась пелена и мир вокруг разом утратил краски, звуки и запахи, а тело как будто одеревенело.

Рот его сам собой открылся и звуки, которых он не услышал, сложились в одну фразу:

— Я хочу увидеть могилу.

— Да, разумеется. Идемте — торопливо согласилась девица Ройс, и, поманила его рукой, а он на все таких же деревянных ногах последовал за ней.

Они пришли быстро. Маленькое кладбище, укрытое за невысокой каменной оградой, находилось за такой же маленькой деревянной септой. Могилу Сансы — ему было даже про себя трудно произнести это — он увидел сразу. Свежий холм уже подмерзшей земли, слегка припорошенной снегом, и семиконечная звезда из нового светлого дерева. Подойдя к могиле, он остановился, тупо глядя на нее и не веря, что все то, что было Сансой — глаза, волосы, тело, голос, характер, чувства — что все это теперь лежит в холодной земле и постепенно разлагается, а ее душа, если она существует, то ли ушла к богам, то ли растворилась в зимнем воздухе. Что его нежная и веселая маленькая жена, его Пташка, навсегда его оставила. Что все то, к чему он привык, что начал считать родным и близким — ее красота, ее тело, ее близость, ее немного робкая ласка и пробудившаяся страсть, ее желание заботиться о нем и подарить ему ребенка — что всего этого больше нет и никогда не будет. А их дитя, похороненное вместе с матерью? Безымянный младенец, родившийся только за тем, чтобы тут же умереть?

— Мальчик или девочка?

— Мальчик.

Сандор удивился — он что, произнес это вслух? Мальчик… Он попытался представить себе мертвого младенца — сколько он их повидал на своем веку — но не мог. Вместо этого он видел совсем другое: вот Санса с ребенком на руках, он жадно сосет ее грудь, а Сандор улыбается, глядя на них. Вот ребенок уже постарше, неловко топает везде на коротких пухлых ножках. У него темные волосы и серые глаза — в отца. А вот он еще вырос, и Сандор вкладывает в руку сына первый деревянный меч и показывает первые движения, а беременная Санса с еще одним ребенком, держащимся за ее юбку, наблюдает за ними, стоя в стороне… Вся та жизнь, которая могла бы у них быть, пронеслась перед ним как вихрь цветных картинок из дорогой книги, а потом обложка захлопнулась, и его опять окружила пустая гулкая чернота.

— Милорд… — услышал он голос позади себя. — Он обернулся и увидел, что девица, имя которой он позабыл, все еще стоит позади него. Что ей надо?

— У меня есть кое-что. Я взяла это в память о Сансе, но, думаю, будет лучше отдать вам. С этими словами она вытащила из кошеля на поясе небольшой кожаный мешочек на шнуре.

Сандор взял его, неловко раздергал шнурок, стягивающий горловину, и вытащил содержимое. Это был маленький сверток из белой тонкой ткани, а внутри него — тонкая рыжая прядь, заплетенная в косу и перехваченная ленточкой. Он завернул ее обратно, запихнул в мешочек, повесил его себе на шею и пошел прочь, не поблагодарив и не оглянувшись.

***

Весь обратный путь от Лунных ворот до Кровавых полностью выпал у него из памяти. Он очнулся только, когда один из стражников что-то у него спросил. Сандор не слышал, что тот говорит, только видел, как двигается его рот.

— Что? — спросил он.

— Ты что, оглох? — повторил стражник. — Я тебе говорю, прилетел ворон от лорда Петира. Он велит тебе вернуться в Лунные ворота и ожидать его возвращения.

Сандор оскалился.

— Передай лорду Петиру, чтобы он засунул свое повеление себе в зад.

— Эй, ты поосторожнее там. Я не посмотрю, что ты такой здоровый, заломаю как деревце. И вообще, что-то ты подозрительный тип — вон как рвался встретиться с ним, а теперь нос воротишь. А может он соглядатай Ланнистеров или еще кого? Ребята, вяжи его!

Клиган сейчас был только рад подраться. Он был уверен, что одним махом раскидает этих сопливых ублюдков, что отделает каждого из них так, что родная мать не узнает, но с ним что-то случилось. Он двигался медленно и вяло, как иногда бывало с ним во сне, он пропускал удары один за другим, а его собственные, вместо того, чтобы разом свалить противника с ног, почему-то были слабее, чем обычно. Более того, когда наконец один из стражников повалил его лицом на пол, заломил ему руки и придавил коленом спину, Клиган испытал странное облегчение. Наверное, если бы ему приставили нож к горлу, он бы даже попросил о последней милости. Но они не собирались его убивать. Клигану связали руки, потом подняли на ноги и пинками препроводили в маленький закуток в одной из башен — темницу, где оставили одного, сняв путы — за крепкими каменными стенами и дверью из прочных дубовых досок, окованных железом, в них не было нужды.

К нему никто не приходил: не приносили еду, не забирали глиняный горшок для нечистот, света в клетушке не было, и довольно быстро он потерял счет времени, а вместе с ним и самообладание. Санса, Санса, Санса… ее имя точно тонкий клинок постоянно вонзалось в него, билось в его воспаленном мозгу как птица, попавшая в клетку и ранящая сама себя о ее прутья. Он все время видел ее перед собой, и все время разной — счастливая девочка в Винтерфелле, несчастная девочка в Красном замке, бледная и испуганная девушка, обещающая быть ему верной в септе, молодая женщина, вскрикивающая от страсти — все эти образы и многие другие кружили вокруг него в бесконечном хороводе, все смотрели на него, и в глазах каждого он видел укоризну и обиду. Где же ты был, Сандор Клиган, почему не защитил меня, не пришел на помощь, не спас? Что толку в твоих крепких руках и острой стали, если я теперь мертва? Зачем обещал мне то, чего не можешь исполнить? Когда пытка достигала пика, Клиган изо всех стискивал голову руками, точно хотел раздавить ее, как тыкву, или мотал ей из стороны в сторону, затыкая уши. Но ничего не помогало. Он видел Сансу с закрытыми глазами и слышал ее с заткнутыми ушами. Он мог почти потрогать ее, до того его руки помнили ощущение ее тела.

Иногда он начинал говорить с ней. Пытался оправдаться. Спорил. Злился, ругался и орал, богохульствовал, топал ногами и колотил кулаками о стены своей темницы. А иногда начинал звать ее, с тоской, с нежностью, с лаской, вкладывая в этот зов все то, на что он не имел смелости выразить при ее жизни. Но от этого становилось даже хуже — боль начинала рвать его изнутри как дикий зверь, и спасения от нее не было, нечем было от нее отгородиться и защититься, кроме как гневом на нее, что она не дождалась его, оставила одного на этой проклятой земле тащить дальше за собой надоевший груз ставшей бессмысленной жизни.

Когда дверь все-таки распахнулась, и двое стражников вошли внутрь, он едва не ослеп от факела, который один из них держал в руке. У второго была миска и кувшин.

— Эй ты, вставай. За тобой послали.

Сандор посмотрел на них и отвернулся. Что им нужно? Зачем они пришли?

Тот из стражников, что держал факел, подошел к узнику и пнул его:

— Вставай, говорят тебе. Некогда нам тут рассиживаться. Хочешь — ешь, а не хочешь — иди так. А ну встал! Поднимайся!