За последние годы в должности папского инквизитора с полномочиями per totam Alamaniam superiorem, то есть по всей Южной Германии, ему удалось понять кое-что очень важное: истинную опасность для христианской веры представляют не иудеи и не упорствующие в своих заблуждениях глупцы, а одна новая ересь, возникшая в Альпах и опухолью разраставшаяся повсюду вокруг. Именно поэтому Крамер ставил своей целью добиться назначения на должность верховного инквизитора всех немецких епархий[23]. И поводом для такового назначения станет его новое творение – Генриху оно уже мнилось напечатанной книгой.

Ах, если б только день длился в два раза дольше! Обязанности приора в монастыре, где он уже два года был настоятелем, инквизитора, ученого, теолога и не в последнюю очередь исповедника отнимали у него много времени. Но еще в юности Крамер понял, что нужно заставлять себя проделывать шаг за шагом, если хочешь чего-то добиться. Сегодня же он допишет свой трактат, а завтра составит план нового произведения. Генрих осознавал, что ему предстоит обширное исследование, ведь он хотел отразить в новой книге собственный опыт наравне с мыслями иных великих ученых. В первую очередь он затребует для своей монастырской библиотеки издание книги «Formicarius»[24] Иоганнеса Нидера[25], своего собрата по ордену, умершего несколько десятилетий назад. Эта книга казалась ему наиболее подходящей для введения.

Сделав еще глоток изумительного красного вина из траминера[26], Крамер принялся за заключительные замечания своего трактата, но вскоре заметил, что его мысли вновь разбегаются. Он раздраженно опустил перо. События в доме галантерейщика Бертольда Миттнахта занимали его куда больше, чем ему хотелось бы. А главное, юная девица Сюзанна никак не шла у него из головы. С каким облегчением она вздохнула, стоя у могилы матери! А ведь благодаря своему дару красноречия Генриху было совсем несложно убедить священника и городского лекаря в том, что Маргарита выбросилась из окна в порыве безумия. Не говоря уже о том, что он сумел выставить этого клевещущего соседа Клеви пьяницей – эту подробность он выведал у своего юного собрата Мартина. Крамер узнал у юноши еще кое-что важное: кто-то из городских советников однажды проклял Маргариту за то, что она отвергла его любовь. Если это так, то бедняжка и вовсе ни в чем не повинна, ведь речь идет о злонамеренных чарах, а этот советник должен быть казнен! Крамер даже некоторое время раздумывал над тем, не выяснить ли ему, кто этот злодей, но провести судебный процесс над столь уважаемым в городе человеком будет куда сложнее, чем тогда в Констанце над гуситами и в Базеле над ведьмами. И потому в разговоре со священником и городским лекарем об этой подробности Генрих предпочел умолчать. Если в подобном подозревается кто-то высокопоставленный, нужно действовать осторожно, чтобы не навлечь на себя обвинения в клевете.

Крамер отпил еще вина, и в голове у него наконец-то прояснилось. Ах, как ему было приятно увидеть на лице Сюзанны благодарность! И сколь редки были такие мгновения в его жизни… Слишком далек он от простого люда.

И вдруг перед его внутренним взором образ Сюзанны слился с воспоминаниями о юной Маргарите. Поразительно, насколько девочка похожа на мать. Как две капли воды. Те же золотистые волосы с красноватым отливом, те же зеленые глаза… Нет, Сюзанна еще красивее… Ее точеные черты… А ее стройное тело! Еще в прошлом году, встретив девушку у монастыря, Генрих обратил внимание на ее сходство с матерью, но сейчас, когда ему представилась возможность познакомиться с девицей ближе, это стало очевидным.

Приор шумно вздохнул. Но почему Маргарита ничего не рассказывала о нем своей семье? Разве в детстве они не были близкими друзьями? И все это ему лишь помни´лось? Он почувствовал, как в нем растет обида. Так, значит, он совсем не был ей дорог… Но что тут удивляться, в конце концов, она впоследствии ясно дала ему это понять.

Он резким движением прихлопнул жирную муху, усевшуюся на его пюпитр. Да какая разница, как прошла его юность в том жалком переулке? Главное – кем он стал теперь, уже в зрелом возрасте. И многим он мог гордиться. К тому же разве вчера, прощаясь с ним на кладбище, Сюзанна не взирала на него с чистым детским восторгом? Разве не восхищалась она им самим и его усердием? Ради такого взгляда он приложил бы все усилия, чтобы отвести позор от нее и ее семьи. И если потребовалось бы, он даже отыскал бы того преступного советника.

Конец июня 1484 года

Летняя жара продержалась недолго. Вот уже несколько дней царил несвойственный этому времени года холод, в узких переулках города бесчинствовали ветра, приносившие проливные дожди.

Когда гроза наконец-то отбушевала, я прислонилась к оконной раме в кухне. Из-за грузных темных туч выглянуло солнце, посылая лучики света на землю. Неужели это лето будет таким же дождливым, как позапрошлое и позапозапрошлое, когда урожаи почти везде пропали и на окрестные земли обрушились голод и мор? Пока что все росло хорошо, в том числе и в нашем небольшом огороде за городской стеной, но летом цены на продукты так и не опустились. Мальтер[27] ржи все еще стоил три фунта[28] вместо одного, как раньше. Отец негодовал по поводу всех этих перекупщиков, богатых купцов, завышавших цены благодаря тому, что скупили товары и собрали у себя значительные запасы. Только недавно я слышала, как он снова шептался с Грегором – мол, он вообще не знает, как свести концы с концами. Если наши сбережения истощились, дело плохо. Но в то же время я не могла приглушить в себе радость надежды: если у моей семьи так мало денег, отец не сможет позволить себе нанять работницу и выдать меня замуж.

Я услышала, как заскрипели ворота и во двор въехала телега. Значит, папа и Грегор уже вернулись с вещевого рынка на Ваффлерхофе[29], а я ведь еще даже колбаски на сковороду не положила! Со дня маминой смерти прошло три недели, и всем нам приходилось нелегко: Грегор выходил из себя по малейшему поводу, папа мог выйти из дома в тапочках или забыть расчесаться, а я сама стала суетливой, неуклюжей и рассеянной, точно старуха. К тому же мне везде мерещилась мама. То мне привиделись ее хрупкие очертания во дворе, то помни´лось, будто она разжигает огонь в очаге – но морок развеялся, едва я зашла в кухню. Как же трудно проститься с любимым человеком!

Для меня время скорби было особенно страшным, ведь только через сорок дней после смерти душа окончательно покидает земной мир и отправляется в чистилище, а до тех пор призраком, беспокойным духом бродит вокруг могилы и собственного дома, особенно в предрассветных сумерках. И потому нам, живым, следует как можно чаще молиться об усопших.

В эти недели мне часто не спалось, и я лежала в своей комнатке под чердаком, вслушиваясь в потрескивание дерева, ветер под крышей и вой бродячих собак. Однажды я даже спустилась к Грегору среди ночи и спросила его, не слышит ли он мамин голос, но брат только накричал на меня, чтобы я оставила его в покое. Он всегда высмеивал мой страх столкнуться с призраком.

Я поспешно раздула огонь в очаге, сняла с крючка тяжелую сковороду и достала из каморки горшок со смальцем. На лестнице послышались тяжелые шаги, и в кухню вошел мой отец.

– Грегор сейчас закончит разгрузку. – Отец тяжело дышал. – Но к обеду вы меня не ждите. Мне нужно будет еще кое-куда сходить.

Глядя, как он, поникший, ссутулившийся, стоит в дверном проеме, я почувствовала, что меня мучает совесть. Как я могла радоваться нашим проблемам с деньгами? Я волновалась за отца – за последние три недели он сильно исхудал, пышная, черная как смоль борода поредела, подернулась сединой.