– А ты думаешь, меня папа спросил, хочу ли я замуж за Рупрехта? – Эльзбет опустила руку мне на плечо. – Ты женщина, тут уж ничего не поделаешь. Приходится слушаться либо отца, либо мужа. Но я тебе так скажу – ко всему привыкаешь.

Подавив вздох, я сделала большой глоток прохладного виноградного сока, которым меня угостила подруга. Если вдуматься, за Рупрехта я бы тоже замуж не захотела. Пусть он и был моложе Аберлина, да и выглядел весьма привлекательно со своими вьющимися каштановыми волосами и мужественными чертами лица, но каждый в городе знал, что стоит ему выпить, как он впадает в ярость. В прошлом году после экзамена на звание мастера гильдии он даже попал под арест за пьяную драку. Только из-за предстоящей свадьбы над ним сжалились и выпустили после всего одной ночи в страже, заставив его выплатить большой штраф.

– Кроме того, – продолжила Эльзбет, просияв, – после твоей свадьбы мы стали бы соседками, как раньше в Гензегэсхене.

От дома Эльзбет до переулка Шлоссергассе, где находилась мастерская Аберлина, действительно было рукой подать, но я предпочла бы все же каждый раз приходить к подруге с другого конца города, чем жить с этим мужчиной.

– Но Рупрехт хотя бы хорошо с тобой обращается? – тихо спросила я.

– Ох, ну что тут скажешь? Вообще, мы видимся только за едой, да и то в присутствии его подмастерья. А в остальном он проводит все время за работой или в доме своей гильдии. Но мне нравится ходить с ним в воскресенье в церковь: мы не торопимся, наряжаемся, после службы еще некоторое время общаемся там с людьми – вот с тобой, например, всякий раз… – Она со смешком пихнула меня под бок.

– Так значит, вы не ссоритесь?

– Ну, иногда ссоримся, конечно. Но вначале вообще все было чудесно, он даже иногда делал мне всякие маленькие подарки. А сейчас его раздражает, что я такая неуклюжая со своим огромным животом, да и по дому не успеваю. Бывает такое, что он на меня срывается за то, что в доме не убрано или я с обедом опаздываю.

– Он в своем уме? Это ведь и его ребенок тоже, а тебе еще предстоит терпеть боль родов.

– Ой, Сюзанна… Не делай вид, что твой брат Грегор не ворчит время от времени. А еще, когда малыш появится на свет, Рупрехт наймет нам служанку, он мне обещал.

– Обещал?

– Ну да. Он у меня иногда бывает по-настоящему заботливым. Любой женщине стоит научиться вести себя со своим мужем. Тогда все будет хорошо. А ты из тех, кто стремится стену головой пробить. Ну конечно же, так дело не заладится.

– Что за чушь! – фыркнула я. – Я просто хочу тоже иметь право высказать свои мысли время от времени.

Она снова засмеялась, и я заметила, как округлились ее щеки. Эльзбет всегда была низенькой и пухленькой, но сейчас, во время беременности, стала еще пышнее. Ей это шло.

– Слушай, Сюзанна, Аберлин ведь неплохой мужик. Муж и не должен быть красавцем, в браке важно совсем другое.

– Но мне отвратительно то, как он все время на меня пялится. И постоянно пытается ко мне прикоснуться.

– Так это все потому, что ты ему кажешься такой красивой.

И я решилась задать ей вопрос, который беспокоил меня больше всего:

– А как у вас с Рупрехтом… ну, ночью? В смысле, в постели?

Эльзбет поморщилась.

– Ну, я просто жду, когда все закончится. Больно только в первый раз, если ты об этом, а потом быстро привыкаешь. Кроме того, как только живот начинает выпирать, мужчина должен оставить тебя в покое. Да и первые сорок дней после родов муж не имеет права к тебе прикасаться, так священник говорит. Еще в воскресенье нельзя, и в праздники, и в пост, когда всем христианам запрещено…

– Так значит, все плохо? – перебила ее я.

Я сама пару раз целовалась с парнями, и иногда это было приятно, более-менее, а однажды на Предтечи[57] на темной опушке леса позволила Витусу, самому красивому парню в нашем квартале, потрогать меня за грудь. Но все остальное меня пугало.

– Не смотри на меня с таким ужасом. Без этого никаких детей не получится.

Эльзбет говорила как моя мать! Несколько лет назад я поделилась с мамой своими тревогами и, смущаясь, спросила ее, каково это – возлечь с мужчиной. «Все зависит от мужчины, – уклончиво ответила она, улыбнувшись. – Если у тебя хороший муж, как у меня твой папа, то все происходит, как полагается. Да и в конце концов, ты ведь хочешь детей». Но эти ее слова ничего мне не объяснили.

– И как часто мужчине этого хочется?

Эльзбет сглотнула, улыбка исчезла с ее лица.

– Первые полгода Рупрехт хотел каждую ночь. Но теперь, когда скоро появится ребенок…

– Каждую ночь? – Я потрясенно уставилась на нее. – А если тебе не хочется?

– Я как-то не решилась говорить такое Рупрехту. Но… – Она понизила голос. – Есть некие травы, их можно подмешать мужчине в пиво. От них он чувствует усталость, и ему ничего не хочется. Кроме того, нужно положить под матрас свиток с заклинанием. Я спрашивала у своей повитухи, та мне все это дала, и правда немного помогло.

– Немного, значит… – пробормотала я, качая головой.

Нет, я вообще не хотела ни разу отдаваться Аберлину, не хотела, чтобы он трогал меня, залезал на меня… Нужно предотвратить эту свадьбу во что бы то ни стало.

В доминиканском монастыре несколько дней спустя

Генрих тщетно пытался забыться полуденным сном. Вот уже несколько дней его терзала смутная тревога, по ночам не дававшая погрузиться в короткий и без того сон, а днем отвлекавшая от работы. И вызвана она была не только тем, что его постигли все эти неприятности. Региональный собор в Кольмаре, на который собрались представители всех доминиканских монастырей в церковной провинции Тевтония, закончился в этом году скандалом. Как и ожидалось, все снова свелось к старому спору: имеет ли орден право обладать имуществом или нет. Имелась в виду не только личная собственность каждого монаха, которая отходила монастырю после принятия монахом пострига, но и доходы от налогов и сборов, а также пожертвований. К сожалению, сторонники кельнского приора Якоба Шпренгера и главы церковной провинции – оба этих господина были рьяными приверженцами церковной реформы в духе Августина – добились большинства голосов на соборе и угрожали обратиться к самому папе с жалобой на всех противников реформы. И Крамер не сдержался. Он выступил с дерзким заявлением о том, что ни он, ни его собратья никогда не уступят под давлением обсервантов[58], ведь еще Папа Римский Иоанн осуждал сторонников бедности в ордене францисканцев и выдвигал аргумент о том, что собственность – необходимая предпосылка монастырской жизни, а тезис, согласно которому Иисус и апостолы ничем не владели, искажает текст Евангелий и потому является еретическим. «Собственность угодна самому Господу, и с этим согласен и наш великий понтифик!» – выкрикнул Генрих на собрании, когда в зале зашумели. Собравшиеся вокруг него монахи поддержали его бурными аплодисментами, но остальные члены собора разразились неодобрительными возгласами. После этого Крамер со своими немногочисленными сторонниками – приорами монастырей в Аугсбурге, Шпайере и Фризахского представительства от Зальцбурга, а также настоятелями некоторых более мелких монастырей – покинул зал собрания, решив продолжить заседание уже в Селесте. Шпренгер еще и крикнул ему вслед, мол, он, Генрих Крамер, всего лишь обезумевший проповедник, и его упрямство и ярость делают его недостойным должности приора. Последствия этого заявления не заставят себя долго ждать.

Похоже, его отношения со Шпренгером испорчены навсегда, более того, орден оказался на грани раскола, как это уже случилось с францисканцами. Теперь же Генрих думал о том, следует ли ему воспринимать слова Шпренгера всерьез и кого в этой ситуации поддержит Святой Престол. Якоб Шпренгер был не только знаменитым богословом, но и вдобавок папским инквизитором в диоцезах Майнца, Кельна и Трира. Папа Сикст IV, хоть и был честолюбцем и ценителем роскоши, сейчас уже состарился, и его мало интересовало то, что происходит за пределами Рима.