Приор вышел за леттнер и поднялся на церковную трибуну. Вид у него был решительный.

– Это правда, что индульгенции больше выдаваться не будут? – выкрикнул какой-то толстяк, стоявший рядом со мной.

Обычно столь серьезное лицо брата Генриха расплылось в улыбке.

– Я вижу, наш город уже полнится пересудами. Но, дорогие мои жители Селесты, у вас нет никаких оснований для беспокойства. Вчера я вернулся из Страсбурга, и мне не составило труда убедить нашего епископа в том, насколько спасение ваших душ важно для нас, монахов. Теперь же давайте помолимся.

Сегодня мне трудно было слушать проповедь, мыслями я все время возвращалась к Эльзбет и ее ребенку. Полчаса спустя, вручив мне индульгенцию у алтаря Богородицы, настоятель сжал мою руку.

– Что-то тревожит тебя, Сюзанна?

Я невольно вздохнула.

– Дело в моей бедной подруге Эльзбет… – начала я.

– Погоди. Давай пройдем в мою гостевую комнату. Там нас никто не побеспокоит.

Он отпустил мою ладонь, и я последовала за ним через боковой выход из церкви к широкому трехэтажному дому, возвышавшемуся в углу квадратного монастырского двора.

– Здесь останавливаются приехавшие к нам миряне, – объяснил брат Генрих. – А мое жилище приора как раз рядом.

Помедлив, я вошла внутрь. На самом деле я сейчас не была готова к долгому разговору с настоятелем, но, быть может, мне станет легче, если я поделюсь своими тревогами с человеком церкви.

Большое и светлое помещение для гостей находилось на первом этаже. Вдоль стен тянулись обитые лавки, в углу виднелась большая темно-зеленая изразцовая печь, зимой наверняка распространявшая здесь приятное тепло. Не считая этого, в комнате было пусто, только на белой стене висело большое распятие, под которым стоял простой алтарь. К нему-то и повел меня приор.

– Я хочу, чтобы перед разговором ты облегчила свою совесть и исповедалась мне. После твоей последней исповеди у отца Оберлина, несомненно, прошло уже много времени.

– Здесь? Вам? – опешила я.

– Здесь и сейчас. Как настоятель монастыря я могу принять у тебя исповедь где угодно, даже в кухне твоего дома.

Я послушно перекрестилась, произнося знакомые слова:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

– Господь в сердце нашем да поможет тебе осознать твои грехи и милосердие Его.

– Аминь.

Мы преклонили колени перед алтарем.

– Поведай же мне о грехах Твоих, дочь моя.

Мне действительно было в чем исповедаться.

– По пути сюда у меня возникли злые помыслы.

– О ком и в чем они злы?

– О Рупрехте, супруге моей подруги Эльзбет. В гневе своем я пожелала ему смерти.

– Гнев – плохой советчик. Раскаиваешься ли ты в этих помыслах?

– Да. – Этот ответ не вполне соответствовал истине.

– Ты желала зла кому-нибудь еще?

Я обдумала этот вопрос. Мне вспоминался только Грегор, но такими уж злыми мои мысли о нем не были.

– Нет.

– Давай проверим, чиста ли твоя совесть в другом. Слушалась ли ты своего отца?

– Во всех важных вопросах – да.

– Молишься ли ты каждый день утром, перед трапезой и вечером?

– Утром я иногда забываю произнести молитву.

– Поминала ли ты имя Господа Бога твоего и святых всуе?

– Я один раз выругалась, когда разозлилась на Рупрехта.

– Приняла ли ты ложную веру, поклонялась ли падшим ангелам, на словах или в мыслях своих?

– Нет.

– Занималась ли ты предсказаниями или гаданием?

Я была уверена, что брат Генрих не имеет в виду детскую игру в кости, потому на этот вопрос я тоже ответила «нет».

– Занималась ли ты ворожбой или обращалась к ворожее?

– Ни в коем случае! – испуганно воскликнула я.

– Возникают ли у тебя иногда неблагопристойные мысли, желала ли ты предаться блуду, услышать, увидеть или совершить что-то распутное?

Такой вопрос мне иногда задавал отец Оберлин, хотя и другими словами, не так подробно.

– Нет.

– Предавалась ли ты разврату на словах или на деле? Прикасалась ли ты к себе или кому иному с похотью?

Хотя я и опустила глаза, я чувствовала, как брат Генрих смотрит на меня.

– Никогда!

– Прочти покаянную молитву.

Я произнесла слова, которым когда-то научила меня мама:

– Люблю Тебя, Господи, всем сердцем своим, и сокрушаюсь я, что прогневала я Тебя во всеблагости Твоей. Господи Иисусе, очисти меня от греха кровию Своею.

Брат Генрих пробормотал что-то на латыни, а затем произнес:

– Отпускаю тебе грехи твои, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

– Аминь.

Поднявшись, он взял меня за руку и провел к лавке у печи.

– Так что же тревожит тебя? Откройся мне, как открылась бы отцу и доброму другу.

Я рассказала ему об Эльзбет и ее горестях с Рупрехтом.

– Почему он бьет свою жену? Моя подруга такая кроткая!

Настоятель покачал головой.

– Такой ее знаешь ты. Но можешь ли ты судить о том, что происходит в твое отсутствие? В Послании к Ефесянам сказано: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены»[79]. Кто знает, быть может, Эльзбет дает супругу повод, противясь ему.

Слова брата Генриха мне очень не понравились. Я предприняла еще одну попытку переубедить его:

– Я не могу поверить в то, что она дает ему повод избивать ее. Все дело в том, что она родила ему дочь, а не сына, как он хотел. На малышку Дору он даже не смотрит, а она такое милое дитя. Вы себе не представляете, насколько же мне жаль Эльзбет.

– И правда, недостойно не признавать собственное дитя. Каждый ребенок – творение Божие, хоть мальчик, хоть девочка. Но девочка не сможет продолжить род Рупрехта, потому подруге твоей надлежит отнестись к мужу с терпением и пониманием. Она еще так молода, не раз еще родит. Поговори с ней, утешай ее, когда ты рядом. Однажды и в этом браке все наладится.

Его слова меня не убедили, но я кивнула.

– Благодарю вас, что уделили мне время, брат Генрих. Теперь же мне пора домой.

Когда я хотела встать, он обеими руками обхватил мои бедра и удержал меня на лавке.

– Погоди мгновение. – Отпустив меня, он сложил руки на коленях. – Что ты сама думаешь о браке, теперь, когда тебе не нужно выходить замуж за Аберлина?

Мне вдруг стало очень неприятно оттого, что он сидел ко мне так близко. Мне даже показалось, что его колено касается моей ноги, и я немного отодвинулась.

– Но я вообще больше не думаю о замужестве.

Брат Генрих чуть склонил голову, и я увидела капли пота на его тонзуре, хотя в комнате и царила приятная прохлада.

– Так значит, в городе нет никого, кто тебе нравился бы? – тихо спросил он. – Кого ты могла бы возжелать?

– Нет, – искренне ответила я.

– Ты должна помнить о том, что твой отец не сможет заботиться о тебе вечно, к тому же он может принять решение за тебя. Если ты не хочешь оказаться в повиновении у своего супруга, тебе остается только уйти в монастырь. Как я уже говорил, очень советую тебе здешний женский доминиканский монастырь.

Я покачала головой.

– Теперь, когда малышка Дора появилась на свет, я знаю, что и сама хочу когда-нибудь завести детей.

– Ах, Сюзанна, – рассмеялся он. – Нельзя завести детей, не обзаведясь супругом. – Он погладил меня по щеке. – Я вижу, ты встревожена и хочешь уйти. Завтра мы с тобой увидимся на проповеди. Тогда мы сможем продолжить этот разговор.

Я с облегчением встала, а когда настоятель собрался проводить меня, покачала головой.

– Я сама найду выход, спасибо.

– Позволь мне дать тебе напоследок хороший совет. – Его глаза вдруг блеснули из-под полуприкрытых век. – Ты юна и красива, Сюзанна, твое тело расцвело. Это не укроется от внимания ни одного мужчины. Если не хочешь навлечь на себя беду, тебе стоит чуть лучше скрывать свои прелести, дитя мое.

Он поправил платок на моих плечах, прикрывая вырез лифа. Я замерла, ощутив прикосновение его пальцев к обнаженной коже, и отпрянула.