Поэтому дорогие фирменные ботинки были здесь не намного лучше армейских берцев, которые к тому же можно было без опасений сушить у костра…
Вот и сейчас наш инструктор, пользуясь привалом, скинул с ног такие «профессиональные» боты и с наслаждением опустил разгоряченные ступни в прохладный ручей.
Проблема была еще и в том, что после трех-четырех дней такой ножной сауны начинала опревать кожа (не путать с водяными мозолями), верхний слой которой – эпидермис – слезал, как шкура со змеи. Особенно этой напасти подвергалась верхняя часть пальцев. Если такое место вовремя не заклеить пластырем, оно превращалось в кровавую ссадину, которая, даже будучи заклеенной, сильно мешала ходить. Иван знал это прекрасно, поэтому при каждом удобном случае скидывал обувь и внимательно осматривал ноги. Впрочем, по его же словам, идти в такой крутой обуви по нашему маршруту было не обязательно – просто он был в этих ботинках на Эльбрусе и теперь хотел проверить их в обычных условиях. Но пока хорошо сослужившие на ледниках и снегу ботинки, похоже, проваливали этот тест на универсальность…
Я же по всем этим причинам на текущий момент предпочитал обувь попроще – мои трекинговые ботинки имели лишь слегка завышенное голенище, обычную тонкую подкладку и толстую многослойную подошву с почти твердым резиновым основанием. Такая комбинация, позволявшая довольно уверенно ходить по камням и избегать чрезмерного перегрева ног даже в жару, меня вполне устраивала. Правда, повышался риск подвернуть ногу, но завышенное по сравнению с обычными кроссовками голенище минимальную защиту от этого обеспечивало и, по крайней мере, давало время среагировать и вернуть стопу в нормальное положение.
Мы тем временем продолжали отдыхать, набираясь сил для решительного рывка на Гузерипльский перевал.
Иван вытащил ноги из воды и теперь сушил их на солнце, от которого закрыл баффом обгоревшее на Эльбрусе и еще саднившее лицо. Я же не поленился намазать открытые части тела солнцезащитным кремом – даже на сентябрьском, уже не жарком альпийском солнышке на высоте более 1500 метров можно было обгореть!
Долго рассиживаться, впрочем, было нельзя – путь еще был длинный. Александр уже надел рюкзак и стоял в ожидании. Наш командир, проворно обувшись, взялся за свою тяжеленную ношу…
– Вань, может чего-нибудь ко мне переложим? Ты у нас инструктор всё-таки, а не носильщик! – предложил я, втайне, конечно, опасаясь, что Иван согласится, так как свой рюкзак тащил, надо признаться, с трудом.
– Да не-е… не надо! – с улыбкой отказался наш командир, уверенно закидывая свои тридцать восемь килограммов за спину.
Впрочем, мое сделанное из вежливости предложение было заведомо бесполезно – от Ивана кусок плоти проще было оторвать, чем заставить переложить хоть полкило уже распределенного груза на товарища!
Я же со своим рюкзаком опять самостоятельно справиться не мог, и ребятам пришлось поднимать меня с земли уже привычным способом – ухватив за руки.
Мы продолжали свой путь. Наша тропа поднималась всё выше и скоро должна была соединиться с основной тропой «Тридцатки». Я немного отставал от товарищей, но уже освоился с непривычно тяжелым рюкзаком – вошел, как говорится, в темп и ритм и теперь с любопытством поглядывал по сторонам.
Была середина сентября – альпийские луга уже начинали рыжеть, но листва на деревьях, оставшихся внизу, еще практически не подавала осенних признаков и лишь кое-где была тронута зеленоватой желтизной. И всё же знакомые горы выглядели по-другому, чем в прошлые разы…
Кавказ красив в любое время года!
Поздней весной и в начале лета, еще покрытый кое-где снегами, но со свежей ярко-зеленой травой на проталинах и изумрудной молодой зеленью лиственных деревьев, контрастирующей с темными пихтами и соснами, Кавказ похож на ухоженные, будто нарисованные, швейцарские Альпы.
В середине и ближе к концу лета цвет зелени углублялся, в альпийской и субальпийской зонах расцветало множество ярких цветов, украшая склоны невообразимым многообразием красок, делавшим Кавказ чем-то похожим на Алтай…
И лишь с началом осени, когда сходили последние снежники, а новый снег еще не выпал, когда полностью обнажались разноцветные скалы и начинающие рыжеть травянистые склоны, Кавказ входил в ту фазу своей подлинной красоты и величия, за которые был воспет А. С. Пушкиным, М. Ю. Лермонтовым, Л. Н. Толстым и многими другими писателями и поэтами… Именно осенью Кавказ приобретал ту самую великолепную романтическую суровость, за которую его так любили те, кто хоть раз ступил на его склоны и кого он не отверг за немощь и малодушие.
Нет, друзья, я не пытаюсь приписать себе выносливость и силу духа только потому, что набрался решимости приехать сюда… Просто я шел, было тяжело, гудели ноги, болели плечи… Временами я задыхался и потел под своим туристическим «ранцем», как полудохлый крыс, придавленный здоровенным котом! Но мне было хорошо, как бы это ни было странно. Из чего я делал вывод, что уже был в этих горах если не желанным, то терпимым гостем, и насколько далеко и высоко горы будут пускать впредь, зависело только от меня.
Похожие эмоции испытывали и мои товарищи. Александр не выпускал телефон из рук и постоянно фотографировал – видимо, опасаясь, что окружающее великолепие плохо запечатлеется даже в его молодом сознании. Он по-прежнему забегал вперед – еще не уставший, не сбивший до крови ноги и пока думавший, что его ждет прогулка не сложнее «Тридцатки». У меня было более приближенное представление о сложности похода, но и оно было далеко от истины.
Наш инструктор, как будто совсем перестав замечать тяжеленный рюкзак за плечами, тоже восхищенно оглядывался по сторонам, но это было восхищение другого рода – в горах он был если не хозяином, то уже своим!
Ивана с детства окружали по-своему живописные, но ровные, как стол, и безлесные степи Ростовской области, единственным разнообразием которых были заросшие ивой донские поймы да лиманы Таганрогского залива. Поэтому здесь он находил для себя то зрительное многообразие, которого, наверное, так недоставало на равнине.
Александр, родившийся рядом с этими горами, но до недавнего времени любовавшийся ими только издали, наконец пришел в эти горы и сейчас, видимо, искренне радовался, поняв, с какими местами рядом был его дом.
Что же касается меня, то я был типичным порождением городских каменных джунглей, да не просто городских, а столичных! Избалованный, с одной стороны, преимуществами московской прописки, с другой стороны, я в душе не принимал и не понимал городской суеты и царящего в ней равнодушия и одиночества – все куда-то вечно спешили, были замкнуты на своих делах и проблемах, и до тебя никому не было никакого дела. Не то чтобы я жаждал какого-то повышенного внимания к своей персоне (а внимания некоторых городских персонажей вообще стоило избегать), просто отмечал поразительную вещь: здесь, на природе, в обществе всего лишь двоих верных товарищей, я чувствовал себя менее одиноким и оторванным от общества, чем в многомиллионном мегаполисе! А уж если группа большая была, то вообще возникало ощущение, что ты член огромной коммуны!
Наверное, именно поэтому меня всю жизнь тянуло на природу, а особенно в горы!
Однако путь к горам занял двадцать с лишним долгих лет! Ослабленное городской средой и чрезмерными, а зачастую просто глупыми ограничениями здоровье (какие там горы, если даже слегка промокшие ноги были катастрофой!), неуверенность в своих силах и неоднозначное отношение близких долгое время стояли практически непреодолимыми препятствиями не то что к походам, а вообще к самостоятельным путешествиям!
Лишь к четвертому (!) десятку, достаточно окрепнув и честно всем (и в том числе себе) доказав свою способность к суровой самостоятельной жизни, я рискнул отправиться в горы. Мама (надо отдать ей должное), уверовав наконец, что я не пропаду, не заболею и постараюсь никуда не вляпаться, сама нашла мне подходящий тур – на ту самую «Тридцатку», с которой и начались мои первые шаги на тяжелом, но полезном для души и тела поприще горного туризма.
