Первая репетиция, а уже раскол: группа глубоко мыслящих праведников – Танька и Петр, группа глубоко пьющих грешников – Сыч, начальствующая группа – я и Серега. Театр, мать его, не успел образоваться, а уже раскололся. И каждый же прав, жаль, что только ты один это понимаешь… Ты понимаешь всех, тебя никто.

По окнам колотил дождь, мы читали пьесу, я старался вежливо все разъяснить – каждый момент. Серега занимался конкретно Танькой, сидел рядом, пояснял, как первокласснице, каждое слово.

– Ничего не понимаю, – сопротивляется актриса.

– Да потому что ты тупая, – срывается Сыч. – Вы там все в вашем муниципальном совсем с катушек посъезжали от своей звездности! Вот, – хлопает меня по плечу, – драматург. Вот, – кивает в сторону Сереги, – режиссер. Это их проблемы, они решили, что смысл есть, объяснили тебе, что с тебя требуется, – все. Больше тебе знать ничего не надо. Куда ты лезешь?

Танька выдерживает паузу, набирает воздуха – готовит себя к величайшему скандалу.

– Все сказал? – «Примадонна» берет разгон. – Да ты хоть понимаешь на кого свой рот открываешь?

Молния на миг освещает кабинет трезвости, закупоренный воздух накаляется. Все сейчас полетит в тартарары.

– Тише! – выкрикиваю я, чувствуя, как мои слова тонут во всеобщей брани.

– Ты не меня затыкай. – Танька откидывает листы в сторону. – Ты его заткни.

– А что, я неправ? – Сыч продолжает бунтовать.

– Ребята, – пытается влезть Петр. – Ребята, успокойтесь.

Потолок гремит, под светом ламп обостряются трещины далеких времен.

– Э, кукловод, молчи, тебя не спрашивали.

Молния за молнией. Танькины губы продолжают шевелиться. Скулы Сыча обнажают жилистый надрыв… Сумрачный угол вырисовывается фосфорными очертаниями Петра.

– Ребята… – повторяет он раз за разом.

– Тихо! – взрывается Серега, следом гремит гром.

– Тихо! Да успокойтесь же вы!

Собрать актеров с разных театров вместе оказалось, все равно что смешать водород с хлором.

– Это вы там, – Танька привстает, – в своем областном зажрались, ни спектаклей нормальных, ни людей. Непонятно только, за что вам деньги платят.

– Деньги, – хохочет Сыч.

– Нам бы ваш бюджет.

– Да на хрен вам наш бюджет, у вас никакой фантазии. Только свои танцульки да комедюльки ставить и можете! Вас критик энурезный похвалит, вы и рады, себя чуть ли не Элиной Быстрицкой провозглашаете. Вот вам, – Сыч показывает на фотки «трезвенников», – только с ними и конкурировать.

– А вам инвалидов по пригласительным развлекать, все равно к вам больше никто не ходит.

Сейчас затрещавший по швам новоиспеченный театр бомбанет, разнесет ДК в пух и прах. Да что там ДК… Город. Поднятое под небеса пламя узрят театры мира другого и пристыдятся спокойствия своего, позавидуют темпераменту нашему провинциальному, что спичечным коробком всю планету озарить может.

– Все! – срываюсь я и распахиваю окно.

Свежая, только сорвавшаяся с небес вода вливается в кабинет. Ветер сметает со стола листы, срывает со стен грамоты и фотографии… Счастливые лица и бумажные заслуги осенней листвой слетают в темноту.

– Давайте текст читать уже, – подхватывает Серега.

Отдаляющийся гром шумит уже далеко за городом. Лица актеров напряжены – непробиваемы и враждебны. Продолжать репетицию смысла нет.

Все разошлись на репетиции по своим театрам. Мы с Серегой остались одни. Закрыли кабинет, отдали вахтерше ключи. Спустились к художникам в подвал – дверь оказалась закрыта. Вернулись на вахту, спросили.

– Не видели ли их?

– Да они на обеде, – сонно отвечает вахтерша, разгадывая сканворд. Фойе по-прежнему пахнет кофе и валерьянкой, пространство кажется недвижимо.

– И давно? – интересуется Серега.

– Да уже с час.

Мы остаемся ждать. Глядим на развешанные по всем коридорам фотографии – со Дня города, со Дня молодежи, с Первого мая, со дня школьника, со дня туриста… Бесконечное множество дней. Шмели, мухи, цыгане, музыканты, певцы, танцоры, дети с бантами… У расписания множества кружков висят памятки с красными словами «внимание». Читаю одну из них:

«Если вы стали жертвой изнасилования, ни в коем случае нельзя до прихода полиции смывать с себя следы грубости и особенно – сперму маньяка…»

Как ни странно, рядом висит афиша детского ансамбля «Букашки».

Мы изучили все, что можно было, художники не шли, настроение портилось.

– Да где они есть? – кипятится Серега.

– Да пес их знает, – отвечаю я… Больше переживаю за другое – как помирить и объединить этих актеров? Как?

Походили еще, покурили, что делать?

Решил заглянуть к директору.

– Он на обеде, – с ходу отвечает мне пасмурная секретарша.

– А когда будет?

– Позвони и спроси. Я почем знаю.

– Но ведь уже часа три, – возмутился я. Секретарша подняла на меня глаза.

– Молодой человек, что вы от меня хотите?

– От вас? Ничего.

– Ну тогда не мешайте мне работать…

Душный мир ДК оставался недвижим. Лишь из музыкальной студии на первом этаже высокий и рыжий мужик изредка выходил покурить, не спеша поднимал на нас свои увеличенные стеклом очков глаза и скрывался из виду. Хлопала дверь, мужик возвращался и с ленивым любопытством заново рассматривал нас, словно уже успел позабыть и видел впервые. Потом, ступая по коридору, косясь на фотографии, афиши и расписания кружков, тихо комментировал:

– Ох, блядь, ебанись…

Словно он только понял, куда его угораздило прийти.

– Да где они все есть? – не выдержал Серега. – У нас же дел море, нам все нужны.

– Азим Газизович, наверное, после обеда на совещание поехал.

– И как часто он на совещаниях бывает?

– Да целыми днями.

– О чем столько совещаться можно?

– Начальство, – обреченно разводит руки вахтерша.

Ничего не остается, как устроить срочное совещание уже в нашем личном «кабинете», после спертого воздуха ДК хвойный ветерок приятно остужал саднившее внутри раздражение. Подошва кроссовок проваливается в землю, грязь налипает, ну и черт с ней, подсохнет – сама отвалится. С листвы падают капли, но ее, слава богу, немного – все больше хвои.

– И как тут не пить? – Серега откупоривает зажигалкой бутылку пива. – Правда, денег почти не осталось.

Я с силой выбиваю из пачки сигарету, спрашиваю у худрука зажигалку, закуриваю и листаю на сотовом новости города. Заголовки следуют один за другим: «Неосторожность могла быть причиной взрыва бытового газа в жилом доме, в результате которого трагически погиб сын мэра», «Горожанин убил пинком мочившегося в подъезде дебошира», «Местный роспотребнадзор советует делать селфи с портретом на голове», «Городской ансамбль „Танцы-пляс“ стал всемирным победителем фестиваля „Помпадур“»… Читаю дальше… «Новая премьера Муниципального театра драмы – Шекспир на два миллиона»… «Областной театр – пришло время любви»… А где про наш? Эх, Алексей-Алексей… А вот: «Новый театр – новые горизонты».

Открываю заголовок, новость хороша, выверена, заманчива, да уж – пока что Библиотекарь единственный профессионал в нашем коллективе, не зря вчера мне выслал груду текста на согласование, я согласился с каждым, и теперь он заполонит всю прессу, в этом я не сомневаюсь. Сереге я не сказал, но сам, конечно, уже давно знал, что у Лехи, несмотря на его закрытый образ жизни, имеется доступ к любой городской печати. Даже к бюджетным «Городским вестям» и комбинатовским (поддерживающимся заводом) «Вестям города». Откуда у Библиотекаря такие связи? Даже у меня, когда я выполнял в бывшем театре функцию по связям с общественностью, таких не имелось и в помине.

– Про нас снова пишут, – как-то робея, говорю Сереге.

– Это и пугает.

– Меня тоже… Театры уже начали подготовку вовсю, а мы? За сегодня ни черта ничего не сдвинулось! От читки толку никакого. Все заново! А когда теперь всех их вместе соберешь?

– Нам нужен помреж, нам нужен завтруппой, чтобы по нашему приказу актеров обзванивал и время назначал, монтировщики, в конце концов…