– Завлит – это основа театра. – Я перепрыгиваю очередную канаву, по еще не раскуроченной рабочими второстепенке уходим в сторону «Пятерочки».

– А ты сам писать статьи про нас не можешь, что ли?

– Могу. Но, как он, не умею… Он фанат. Он может писать постоянно.

Заходим за магазин, ремонтная суета скрывается за домами. Дворики хрущевских пятиэтажек опрятны и чисты – размашистые тополя, самодельные урны из коробок, лавочки, детские качели и лебеди из покрышек. В отличие от новостроек нашего города, тут еще не вымерли все старушки, которые, спасаясь от скуки, следят изо всех сил за порядком в своих последних пристанищах.

Двигаемся по тенистому тротуару.

– А кто он?

– Библиотекарь, полгода назад познакомились в книжном магазине, ну пошло и поехало, начали книгами обмениваться.

Сразу вспомнилось, как стоял я у полки американской литературы… Какое-то время был на ней помешан. Особенно на книгах про Вьетнам, Первую и Вторую мировую. Слышу голос:

– Вот эту возьми, не пожалеешь. – Он показал мне на трилогию Джеймса Джонса.

Постулаты страниц по пятьсот каждый оказались что надо… Так мы и сдружились.

Когда он давал мне читать свои рецензии на изученные им романы и рассказы, я офигевал, многие из них были лучше, чем сами произведения. Я ему говорил, мол, с таким пониманием художественности и чувством текста тебе бы завлитом идти работать или куда-нибудь в рекламу, на крайний случай журналистом, цены бы тебе не было. На что Алексей махнул рукой, мол, я библиотекарь – моя главная цель – предлагать людям хорошие книги, и точка.

– А он куда свои статьи или аннотации пишет? – возвращает меня в реальность Серега.

– Никуда. Просто пишет. Мне дает почитать… Эссеист, примерно так.

– Это настораживает. Библиотекарь. Терпеть таких умников не могу – доверия к ним никакого.

– Этого стерпишь – вот увидишь…

– Главное, не тупил бы, а то, ты знаешь, я резкий.

– Отлично.

– Что отлично?

– Что резкий.

– Эссеист, блин… Ботаник, наверное, какой-то, с таким точно не сработаюсь.

– Отлично, – повторяю я.

– Да что отлично?

– Что с ботаником ты не сработаешься.

– Библиотекарь. – Лицо актера кривится от пренебрежения. – Долго еще? – спрашивает он.

Проходим мимо киоска «Табак» с дверцей на торце.

Взмокшие от пота останавливаемся покурить, дым медленной паутиной путается в низкие косматые дерева.

– Почти пришли.

– Может, по пиву?

– Не, он терпеть не может алкоголь.

– Да на хрен он тогда нам вообще нужен? – взрывается Серега.

– Нужен. – Утираю лоб рукой. – Если его фанатизм запустить в нужное русло, он информативным потоком любой театр перебьет.

– Как?

– Увидишь… Да связи у него нехилые имеются.

– У него?

– У него.

– А что же он тогда нигде не печатает свои эти рецензии?

– Из принципа.

Обходим яблоневые заросли, останавливаемся у стальной двери третьего подъезда кирпичной пятиэтажки. Гляжу на цифры домофона.

– Ну, набирай, – торопит Серега.

– У него нет домофона.

– Час от часу не легче.

Звоню ему на сотовый:

– Лех, мы внизу, открывай.

– Я тебя понял, – слышу ответ на том конце.

Замечаю сообщение в Viber. Ленка.

«Извини, я сегодня погорячилась, мне не надо было так с тобой говорить».

Конечно, не надо было. А то с утра разругались, как дураки, Ленка начала свою песню:

– Зачем тебе это надо, зачем? Ты замараешь свою репутацию… Ты представляешь, какую премьеру я готовлю? По Шекспиру! «Ромео и Джульетта»! Трехчасовую! В спектакле почти тридцать актеров! Бюджет больше двух миллионов!

– Постой-постой, – растерялся я. – Ты же хотела скромную постановку по Некрасову, деньги сэкономить, мол, областной все равно ничего путного не придумает.

– Планы, Платон, порой имеют свойство меняться, – сказала Ленка в сердцах и, оставив после себя аромат недопитого кофе, пошла в ванную краситься.

Дверь открывается. Выходит Библиотекарь.

– Привет, Платон, – жмет мне руку. – Алексей, – протягивает ладонь Сереге.

– Сергей, – несколько теряется актер. Взгляд его озадачен и тревожен.

– Проходите, – говорит хозяин и, звеня ключами, заводит нас в сумрак подъезда.

Синие стены отдают сыростью и пахнут мелом. Полумрак заполняют широкие плечи Алексея, он ведет нас к себе. Первый этаж, продолговатый коридор, кажется, что в глазки металлических дверей за нами кто-то наблюдает. Откуда-то лает собака. Резкий электрический треск ламп. Такое ощущение, что нас ведут по тюремной взлетке.

Мы разуваемся в маленьком коридоре и проходим на кухню.

– Чай будете? – спрашивает Леха, убирая разбросанные по столу ножи.

– Будем. – Серега с опаской косится на хранителя книг – спортивные штаны и белая футболка с красным серпом и молотом на груди, ниже надпись «Все идет по плану», неброская одежда едва скрывает мощные мышцы. Легкая улыбка сливается с глубокими шрамами на лице. Голова нага, оставшиеся от бритвы следы горят тоненькими царапинками.

Леха уходит с чайником в ванную.

– Это точно библиотекарь? – толкает меня присевший рядом на табуретку Серега. – Ты адресом не ошибся?

– Ты сам глянь. – Киваю в сторону книг. Переплеты всех цветов и узоров прогибают настенные полки.

В ванной шумит наполняющая чайник вода. Из ванной доносится:

– А я сегодня пораньше встал и пошел на стадион, так, километров двадцать пробежал для бодрости, не успел ничего приготовить.

Мы переглядываемся.

Леха выходит из ванной, ставит чайник на плиту. Поджигает газ спичкой.

– А зачем ты книги на кухне хранишь? – интересуется Серега.

Через секунду его и меня Алексей заводит в комнату. Книги выпирают из шкафов со всех сторон. На одном из шкафов бережно завернутая в серый чехол лодка и укороченные алюминиевые весла. Внизу клетчатый диван, патефон со стопкой пластинок, стол с листами и печатной машинкой, обнажившей кнопки, как маленькие зубки. В углу рядком выстроены гири – от восьми до тридцати двух килограмм – я сразу различаю их на глаз, среди них имеются даже Олонецкие – пузатые, с толстой ручкой… Шаровые гантели, такими, видимо, еще Поддубный и Крылов мышцы наращивали. Приделанная к потолку боксерская груша, поскрипывая, покачивается в полумраке. Другое пространство занимают тесаки, топоры, ятаганы и кинжалы с замысловатыми узорами на рукоятях и резьбой на клинке – словно не стена квартиры, а витрина музея холодного оружия. Внизу тумбочки, что там, даже и страшно представить… Еще страшнее спросить. Тусклый свет сквозь тонкую щель бархата красных штор освещает закрывшее часть потертых обоев мощное знамя. Изображенный на нем Сталин удивления не вызывает.

– Поглядите, тут у меня небольшая часть книг имеется, – договорив, Леха мощным боковым засаживает в «экватор» груши, та, жалобно взвизгнув, сжимается.

– А где большая часть? – то ли из вежливости, то ли и впрямь из любопытства интересуется Серега.

– В штабе – другой квартире, там все три комнаты в книгах.

– Постой, ты живешь в однушке, когда у тебя есть трешка?

– Да. – Леха вынимает из картона черную пластинку.

– А почему ты там не живешь?

– Как почему? Там же книги.

– А, – с ироничным пониманием произносит Серега.

Библиотекарь, сосредоточив все мышцы скуластого лица, ставит пластинку на проигрыватель. Таинственно замирает. Сначала шипение, потом грохот торжественного марша… Внезапный восторг заполняет пыльный простор:

– Платон, я с одним знакомым из музея списался, мне он пластинку еще тридцать девятого года прислал, тут «Гимн сталинской авиации» есть, слышал?

– Давным-давно, в фильме каком-то.

Леха восторженно подводит меня к одному из шкафов, его палец ловко скользит по корешкам книг.