Может быть, спасение нам было наградой за то, что мы пригрели больного солдата? За очень малую толику сострадания?

До Бранденбурга мы ехали втроем на крыше. Но после — окончательно замерзли и спустились в вагон. Дальше поезд шел без остановки. Часам к двенадцати прибыли в Магдебург. Пассажиры сходили и направлялись в здание станции. Через окно были видны солдаты с красными повязками, проверявшие документы. Станцию я успел хорошо рассмотреть при прошлой поездке. Вдоль путей шел целый ряд небольших строений и бараков. В один из них мы и зашли. В барачке был вмонтирован котел, в котором, вероятно, во время войны готовили кофе или суп для проезжавших солдат и беженцев. Возле этого котла мы и расположились.

Отлично выспавшись, мы ранним утром двинулись дальше.

По городу шли по знакомой мне улице. Эта часть города была мало разрушена. Иногда мы заходили во встречные пекарни, чтобы выпросить хлеба, но всюду получали отказ. Впрочем, следует поправиться. Ходил в пекарню Григорий, я органически не мог заставить себя что-либо выпрашивать.

Во второй половине дня достигли окраины города. Но тут мы заметили советского солдата с автоматом, стоявшего на тротуаре. Он никого из проходивших не задерживал и равнодушно топтался на месте.

Мы решили идти вперед. По нашим расчетам, мы легко могли сойти за немцев. Но ошиблись. У солдата был наметанный глаз. Как только мы поравнялись с ним, он нас окликнул:

— Куда идете, ребята?

Мы ответили, что идем за город нарвать яблок. Яблони, как я помнил, действительно росли по обочине дороги. На это солдат ответил:

— Знаете что — я вас могу пустить. Идите! Но если вас задержит НКВД, из его подвала вы легко не выберетесь!

Мы поблагодарили добросердечного солдата и пошли назад, но в первом переулке свернули налево, затем снова налево и маленькой улочкой снова пошли к окраине города. Уперлись в старое заросшее кладбище. За кладбищем начинались огороды. Правее, на некотором расстоянии, стоял отдельный домик.

Мы решили подождать темноты и стартовать к границе с кладбища. Спрятавшись в густых кустах сирени, мы крепко уснули.

Разбудил нас дождь. Была непроглядная темь. На кладбище мы пережили первый серьезный кризис. Нам было страшно. Не кладбища, о мертвых мы вовсе не думали, — а своего одиночества, неизвестности и неприкаянности. Вероятно, в каждом человеке заложен стадный инстинкт — тяга к массе себе подобных — особенно проявляющийся в критические моменты жизни. Нам теперь казалось, что мы сделали ошибку, уйдя из лагеря. В конце концов, что будет всем, то будет и нам.

Григорий первый нарушил молчание:

— Я пойду назад!

Тот же соблазн искушал меня. Но я вовремя вспомнил, от кого я бегу и почему. Я ответил:

— Гриша, поступай как знаешь, а я пойду дальше!

С этими словами я пошел вперед. Григорий постоял некоторое время и двинулся за мной. Шли мы по капустному полю. Намокшие штанины бились о капустные кочаны и производили большой шум.

Вдруг со стороны домика раздалось негромкое покашливание. Взглянув в ту сторону, мы заметили огонек папиросы. Возле домика стоял часовой! В домике, вероятно, и помещался караул, охранявший выходы из города. Мы залегли между капустных рядов. Как назло, дождевая туча ушла и поле осветила яркая луна. Около домика я ясно различил темную фигуру человека. Решили ждать.

По привычке, несмотря на пронизывающую сырость, я быстро уснул. И снится мне яркий сон. Подходит ко мне часовой, наклоняется и говорит: «Вставай, пойдем!» От страха я проснулся. Луна спряталась за тучку. Тишина. Я толкнул Григория и повторил те же слова, что слышал во сне: «Вставай, пойдем!»

Мы поднялись и пошли, производя по-прежнему большой шум. Домик молчал. В эту ночь мы далеко не ушли. Несколько раз останавливались и шарили по земле в поисках съедобного овоща. Нашли морковку и лук — вся наша еда за последние сутки. Как только показалась утренняя звезда, стали искать убежища на день. Пристроились в старой копне. У немцев они пустые внутри. Спали плохо. Кроме нас, временных постояльцев, в копне жило множество жучков и комашек, обрадовавшихся нашему присутствию. Дождавшись темноты, пошли дальше.

И впредь шли только ночами. В ясное время ориентировались по полярной звезде. В темную ночь по компасу, сбереженному мной с лесных времен. Очень жалел о выброшенной карте. Ее я закопал на цементном заводе, боясь обыска. Шли по-военному — час пути, затем отдых. Ночи уже были холодные. Проспав минут десять-пятнадцать, я начинал замерзать и поднимал Григория, крепко спавшего в своей кожанке. Питались, как и в первую ночь, подножным кормом. Шли и ощупывали ногами растительность. Найдя что-либо съестное, делали запасы на день. Картофеля не находили, да и сварить или спечь его не было возможности. На третью ночь нам повезло. Мы попали на поле, заросшее высокими стеблями. Григорий моментально открыл, что это лен, оставленный, вероятно, на семена. Мы с час занимались вылущиванием семян. Набили полные карманы. В последующие дни мы, как птицы небесные, питались семенами льна.

Местность шла совершенно ровная и безлесая. Двигались медленно, обходя попадавшиеся селения. Трудно было находить подходящие места для дневки. Иногда уже рассветало, а мы все еще искали укрытия. На седьмой день нам встретилась небольшая роща, в которой мы и решили дневать. Разбудил нас треск ломаемых сучьев. Оказалось, что к леску подъехал немец с повозкой и собирает сухие сучья.

Посоветовавшись, мы решили разузнать, как далеко еще до границы. Выйдя из укрытия, мы подошли к немцу. Он оказался разговорчивым и охотно сообщил, что до границы не более десяти километров, но что граница теперь хорошо охраняется. Поинтересовался, почему мы бежим, мы ответили, что не хотим жить при советской власти. Он в свою очередь пожаловался на тяжелую жизнь. Расстались мы дружески. Под вечер мы сумели спечь немного картошки, обнаруженной недалеко от леска.

В приподнятом настроении вечером мы тронулись в путь. Шли всю ночь, стараясь сократить привалы. Все ждали каких-нибудь знаков, по которым можно было бы судить, что мы уже в британской зоне. До самого рассвета не могли найти укрытого места. В свете блеклого утра заметили слева линию кустов. Свернув к ней, мы вышли к заброшенному полустанку с каменной будкой без двери. Спрятались рядом в кустах сирени. Спали спокойно. Проснувшись, увидели за полотном дороги поле, а рядом недалеко — загородку с лошадьми. Очевидно и люди были вблизи. Вечером, как только мы собрались в путь, вдруг услышали пение: будто даже знакомое. Прислушавшись, разобрали и слова. Несколько голосов пели «Катюшу», затем «Шумел камыш, деревья гнулись». Пробравшись вдоль кустов на звуки песни, мы обнаружили, что совсем близко был барачек, — несомненно пограничный пост. Мы спаниковали и, не зная куда идти, остались в кустах до утра. Подвыпившие солдаты пели до полуночи. Как бы поступили они, если бы мы к ним заявились в гости? К сожалению, сомнения у нас не было…

Утром появился немец и начал пахать поле. Совершенно дезориентированные, мы решили разузнать, в какой стороне граница. Во второй половине дня я пробрался к будке и на виду немца вышел из нее. Уже издали видел, что немец смотрит на меня волком. Но делать было нечего, я подошел и задал вопрос о границе. Немец оглядел меня с ног до головы, немного подумал и, буркнув что-то, махнул рукой в сторону солдатского барака. Видя, что от него больше ничего не добьешься, я пошел назад.

До вечера немец пахал, затем уехал. Но теперь откуда-то появилась стайка детишек. Они начали играть вокруг будки. Мы сидели как на углях. Боялись только одного, что кому-нибудь из детей придет мысль заглянуть в кусты. Так и случилось. Мальчишка раздвинул кусты, всунул голову и моментально увидел нас. Сделав большие глаза, он поспешно попятился назад. Пошептавшись, дети исчезли.

Мы сидели и с тоской считали минуты, оставшиеся до темноты. Наконец стемнело. Мы приготовились к дороге. В это время послышались быстрые шаги. Шел солдат с автоматом. Он прошел в будку, посветил фонариком, затем обошел ее вокруг и быстро скрылся. По тому, что он не искал нас в кустах, мы решили, что о нашем присутствии донес немец, а не дети. На посту поднята тревога!