Я взял себе кожаные боты, подбитые бараньим мехом. Мои ботинки совсем развалились и были скручены телеграфной проволокой. В них постоянно были или вода, или грязь. Взяли мы и меховые куртки. Карта, а в особенности компас, впоследствии очень пригодились…
Полдня мы трудились, копая могилу для летчиков подсобным инструментом. Кроме этого, вели непрерывное наблюдение за окрестностями, ожидая появления немцев. Но все было спокойно. В каменистой почве нам удалось вырыть только неглубокую яму. На разостланный парашют мы сложили трупы. Летчика из истребителя достать не смогли. Все были молодые, красивые ребята. Закрыв их концами парашюта, мы засыпали могилу и наверх положили груду камней, чтобы не разрыли лесные звери.
В кабине самолета пробовали включить радио, но оно не работало. Срезали кожу с сиденья. К самолетам приходили еще два раза, но ничего нужного для себя не нашли. Немцы все еще не обнаружили самолетов. Из кожи я сшил себе прекрасные ножны для охотничьего ножа.
Теперь мы имели оригинальный внешний вид — в кожаных летных сапогах и куртках, латаных-перелатанных пленных брюках неопределенного цвета, с такими же пилотками на головах. К этому — заросшие щетиной лица и вечная настороженность в глазах и движениях. Ночные бандиты и дневные трусы! Нетрудно себе представить, что бы сделали немцы с нами, попадись мы им в руки…
Зима 1944-45 выдалась на редкость суровая. Много раз срывался снежок, но его развеивали последующие ветры и смывали дожди. Наконец, около 20 декабря, на северном небосклоне собрались свинцовые тучи. Под вечер начал падать снег и шел всю ночь. Когда мы утром встали, все вокруг было покрыто белой пеленой. Под тяжестью снежных одежд ели низко опустили ветви. Настало время, которого мы с таким страхом ожидали. Ходить и днем и ночью из-за оставляемых следов стало опасно. Вдобавок, на белом фоне движущаяся фигура заметна очень далеко. Но ходить надо. Волка ноги кормят!
Пробовали ступать след в след, как индейцы, но оставляемые бесформенные отпечатки были еще подозрительнее. Ко всем прочим бедам, мы лишились и котелка супа. Команда из-за глубокого снега прекратила работу в лесу. Продукты катастрофически таяли. В селение путь был закрыт. Оставался один выход, который мы, впрочем, всегда имели в виду: надо добывать овцу.
Мы с Григорием знали, что овцы находятся в соседней долине, возле покинутой деревни. Предстояло идти в сторону Кисселинга, пересечь гряду гор и спуститься в долину. Овцы на отлете оставались круглый год. Зимой, в снежную погоду, хозяин загонял их в густой ельник. Там было тепло и затишно. Изредка он наведывался и приносил им корм. Все же, из-за проклятых следов, идти в поход опасались. Ждали снегопада с ветром. Ждали недолго. Завыл, заплакал ветер в верхушках деревьев. Застонала старая ель наверху…
По расписанию, в поход предстояло идти мне и капитану. Но как не хочется идти в неизвестность, да еще и в буран! Землянка в такую погоду кажется особенно уютной и безопасной. Но мы с капитаном не выдаем наших чувств и размеренно собираемся: натягиваем сапоги, подтягиваем пояса, застегиваем куртки и последнее — натягиваем пилотки на уши. Как жаль, что у летчиков не взяли и шлемов. Им-то все равно…
Капитан смотрит на меня, я на него. Впалые щеки капитана заросли густой щетиной. Пошли. Чувствую на себе провожающие взгляды… У выхода берем палки. Ветер с яростью набрасывается на нас. Идем к кухне и с трудом поднимаемся на гору.
Еще не совсем темно, но в такую погоду в лесу не встретишь не только человека, но и зверя. Спускаемся по отлогому склону вниз и пересекаем долину и ручей. Дальше наш путь идет по лесной дороге в гору. Идти немного легче, меньше снега да и ветер послабее. Но скоро гора дает себя знать. Всем хороши летные сапоги, но уж очень тяжелы и не приспособлены для ходьбы.
Идем, вероятно, больше часа. Вот и вершина горы. Здесь дорога уходит вправо, а нам надо пересечь открытое место, заросшее высокой и густой травой, с упругими, как у лозы, стеблями. На перевале творится что-то невообразимое. Ветер рвет и мечет, забрасывая лицо пластами снега. Где-то здесь проходит звериная тропа, но теперь найти ее невозможно. На траву лег слой снега, достигающий груди. Снег приходится разгребать руками. Мы как бы плывем в снежном море. Сколько снега оказалось бы у нас за пазухой, не имей мы закрытых летных курток!
Преодолев перевал, начали спуск в долину. Ветер постепенно затихает, только вверху на горе продолжают шуметь ели.
Как найти овцу в почти кромешной тьме, в снегопад, в малознакомой, пересеченной препятствиями местности? Не было ли наше предприятие заранее обречено на неуспех? Нет, мы имели хорошие шансы на удачу! Овцу выдает запах. Особенно на снегу, когда воздух необычайно чист и лишен посторонних запахов. Следовало только уподобиться хищному зверю и положиться на свой нос. Так мы и сделали. Вытянув головы вперед и поворачивая их во все стороны, мы стали втягивать в себя воздух. Первая же попытка дала результаты. Я ощутил слабый запах навоза впереди, немного левее нас. Где-то там, вероятно на противоположной стороне долины, в лесу — были овцы. Капитан подтвердил мои выводы.
Ощупывая палками почву, мы двинулись вперед. Случайно я повернул голову сильно влево, и в нос ударил гораздо более сильный запах. Мы свернули и минут через десять увидели что-то темное на снегу. Это была овца. Отбилась ли она от стада или была больна, мы не стали гадать. С собой мы прихватили несколько вареных картошин, чтобы подманывать овцу и заставить ее идти. Но овца на эту хитрость не поддалась. Тогда связали ремни и пробовали ее тащить. Овца упиралась и не шла. Осталось одно — нести ее на своих плечах. При этом вспомнились слова воровской мудрости, подхваченные у Григория: «Если крадешь что-либо живое — никогда не убивай тут же. Живое легче нести, чем мертвое».
Взвалив овцу на плечи, я понес ее вверх. Даже живая, она была очень тяжела! Мы менялись, делали частые передышки. Особенно труден был перевал, где мы не шли, а ползли. В лесу на дороге было немного легче, хотя снегу значительно прибавилось. Бедная овца иногда слабо блеяла и икала, но не сопротивлялась.
Уже под утро спустились в нашу долину и пропахали в снегу глубокую борозду. Прямо к землянке мы не хотели идти. Пошли в обход на гору и только там свернули налево к землянке. Капитан был послабее меня, он сам, без овцы, с трудом поднимался на ноги после остановок и отставал.
У кухни мы спустили овцу на руки обрадованных товарищей. Все остальное было поручено Мамедову, оказавшемуся большим специалистом по тотальному использованию всех остатков. Первый раз с тех пор, как я попал в плен, я ел настоящий жирный суп.
Утром я ходил наверх смотреть оставленные нами следы. Они почти исчезли. Даже опытный лесник вряд ли бы догадался, что их оставили люди, а не звери.
Позже за овцой ходили Григорий с Мамедовым, и также успешно.
Во второй половине января потеплело и снег начал быстро таять. Американцы с новой силой стучались в двери Третьего Рейха. Фронт стоял уже недалеко от нас. К ночным сполохам прибавился гул отдаленной канонады. Стали доноситься и отдаленные разрывы снарядов крупнокалиберных орудий.
К этому времени у нас произошли большие перемены. К нам присоединился еще один беглец — Игнат. Он ушел, опасаясь отправки команды за Рейн. Может быть, на Игната подействовали слухи, распускаемые Василием. Василий утверждал, что нашу команду немцы непременно расстреляют. Замечу, что это же перед побегом говорил и я. Но Василий даже знал место, где немцы будут расстреливать пленных — Кельнский мост. Сам, однако, не бежал, хотя его мы приняли бы с большим гостеприимством. Помощь нам исходила от него. Игната мы приняли без большой радости — лишний рот, лишний след. Потеснились. Игнат лег в самом углу, за Григорием. Принес он ворох новостей, из которых самой важной и волнующей оказалась весть о строительстве барака по дороге в наш лес. Для раскрытия загадки барака мы выслали дневную разведку. Выяснилось, что барак уже построен. Он стоял в стороне от дороги, под горой, заросшей ельником, и был почти незаметен. К бараку подъезжают грузовые машины, и солдаты вносят ящики и мешки. Барак охраняется часовым. Не было сомнения — здесь, в укромном месте, построен прифронтовой склад.
