Полицаи со своими дубинками стали хозяева лагеря. Размахивали дубинами направо и налево, и каждому попадало, кто стоял на пути бега палок. Некоторые полицаи нарочно старались взять дубины потолще, чтобы раз огреть — и насмерть. Немногих, может быть, еще совесть мучила, и они опускали свои дубины без особого усердия. Как попадали в полицаи — для меня осталось полным секретом. Выбирали ли их немцы или же как-нибудь по-другому, но они стали главной силой лагерей.
Система полицаев вошла в жизнь каждого лагеря с первых дней плена и продолжалась приблизительно до середины или конца 1942 года. Она проявлялась в разных формах, но с той же жестокостью. Установить более или менее точное время, когда система полицаев ушла из лагерей, почти невозможно. В разных лагерях она рождалась и умирала в разные сроки. Бесспорно только одно: она была начата, поддерживалась и ушла по велению и желанию немцев.
Что же ее поддерживало? Во-первых, голод, желание спастись от смерти любой ценой; во-вторых, отсутствие какой-либо сплоченности среди советских военнопленных; в-третьих, натравливание немцами одной нации на другую. Корни поведения советских пленных по отношению друг к другу уходят в ту обстановку, в которой мы были воспитаны. Нас не учили никакой христианской морали. Перешагнувшему во власть безверия — все разрешалось. Систему стукачей и доносчиков можно приравнять в каком-то смысле к системе полицаев. Страх сталинских чисток исковеркал поведение, казалось бы, нормальных людей. В страшные тридцатые годы, когда Сталин убивал миллионы невинных людей, узы сплоченности и дружбы были разорваны, рухнули, ушли. Сосед не доверял соседу, друг боялся доверить свои мысли лучшему другу. Почва была давно подготовлена для позорного поведения советских солдат в немецком плену.
Была бы сплоченность и христианская мораль помогать друг другу в тяжелых условиях, а не топтать слабого, — не родилась бы полицейская система в лагерях. Семья не без урода, как говорит русская пословица, нашлись бы преступные элементы. Но если бы их пристукнули и напугали, то другие не помогали бы немцам убивать своих же пленных.
Я видел расцвет этой системы, но не видел конца. По слухам, немцы вытолкали полицаев в общую массу пленных, которые расправлялись с ними своим правосудием. Если было много свидетелей зверства данного полицая, то смерти он не избежал. Иногда, связав руки, их бросали в глубокие отхожие ямы, иногда били до смерти. Часто отнимали у полицаев их хорошее обмундирование и давали взамен тряпье. Это все потом приходило по слухам к нам в рабочие команды.
Иногда полицаев опознавали и в рабочих командах и тоже наказывали. Обычно отнимали у них хорошую одежду и отталкивали от себя. До более жестоких наказаний не доходило.
В лагере Бяла Подляска говорили, что полицаями стали все немцы с Повольжья, которые попали в плен. Многие из них говорили по-немецки. Насколько это была правда, я так никогда и не узнал, да и не старался. Потом появились западные украинцы, которым «москали» насолили, освободив их от польских объятий. То, что западные украинцы были «щирыми» служаками немцев, не подлежит никакому сомнению. Но иногда, а в некоторых лагерях довольно часто, полицаями были и русачки. Они тоже неплохо махали дубинами, стараясь выжить любой ценой.
Полицаи стояли при раздаче пищи. Если хотели, могли выбить из рук жалкую ложку супа или отнять жизненную порцию хлеба. Они расхаживали по лагерю, наблюдая за порядком. Без полицаев немцы не могли обойтись ни в одной фазе лагерной жизни. Если надо было выстроить пленных в колонну, то полицаи со своими дубинами делали это в пять раз быстрее немцев, не считаясь с жертвами.
Кухня была во власти поваров, полицаев и помощников. Поэтому они откармливались, были здоровы и сильны за счет голодания остальной массы пленных. У них было много своих «придурков», которые тоже урывали от пленных. Повара и прислуга кухни жили за проволокой, которой были ограждены кухонные помещения. У входа за эту проволоку стояли часовые немцы с винтовками и стреляли без предупреждения, если смельчаки рисковали прорваться туда. Десяток или больше пленных погибли таким образом.
Утром в Бялой Подляске в первые дни ничего не давали или же теплую водичку, называемую чаем. В полдень — брюквенную бурду, иногда что-то, напоминающее суп с крупой и картошкой, а вечером 200 грамм хлеба. Бывали дни, когда ничего не давали. Иногда хлеб только через день. От такого питания молодые лица чахли на глазах. Снабжение пищей пленных в этом лагере было очень нерегулярным. Пленные посмелее, которых голод еще не доконал, строили планы побега. В начале августа из одной клетки, расположенной недалеко от леса, человек 50 пытались бежать через перерезанную проволоку. С вышек быстро обнаружили и скосили пулеметами человек 20, но нескольким все же удалось убежать в лес. За такое «преступление» весь лагерь был наказан лишением пищи на два дня. А пленных приводили каждый день тысячами весь июль и начало августа.
Кроме кухни, немецкие патрули охраняли лагерь только со внешней стороны. Наблюдательные вышки на коротком расстоянии друг от друга стояли по всей длине колючей проволоки, по несколько на каждой стороне. На вышке всегда были видны два охранника с пулеметами, направленными в две стороны. В дополнение патрули ходили вокруг лагеря регулярно. На каждой вышке были прожектора, которые освещали проволочную ограду каждые 10 минут.
Вокруг кухонной ограды всегда толпились пленные, несмотря на окрики часового. Подходить к ограде ближе чем на два метра не разрешалось. Нашелся смельчак, перешел эту линию — и расплатился жизнью: был убит наповал пулей часового. Его оставили лежать два дня, в пример другим. Таких случаев было много.
Однажды у убитого на другой день немцы увидели вырезанные мягкие части тела. Они подняли тревогу и начали проверять котелки, банки и что у кого было. Хотя разводить костры запрещалось, но пленные умудрялись собрать на территории лагеря все, что могло гореть, и разводили огонь, на котором варили, что могли поймать живое на земле, в основном полевых мышей. По всему лагерю начали рыскать полицаи и нашли вырезанные куски в котелке калмыков. Они то ли варили суп, то ли уже сварили и ели.
Это был первый случай людоедства в этом лагере. Выстроив всех, находившихся в той клетке, прочитали наказание: за людоедство — расстрел. Приговор был приведен в исполнение тут же. После этого случая к кухонной ограде подходили очень осторожно.
С первых дней все были под открытым небом и днем и ночью, потому что кроме кухни никаких зданий не было на территории лагеря. Потом вырыли большие рвы, длиной метров 15–20 и шириной 5–6. Рвы шли под уклон, все время углубляясь. Что-то похожее на въезд в подземный гараж. Вход остался открытым, а остальную часть рвов накрыли досками и засыпали землей. Все эти работы проделывали пленные под крики и понукание охранников.
В эти убежища пленных загоняли на ночь. Для всех мест все равно не хватало. Многие оставались под открытым небом. Сначала все хотели попасть в эти убежища, особенно когда ночи в августе стали прохладными или шел дождь. Потом полицаи палками загоняли туда. Дело в том, что при отсутствии всяких санитарных условий, даже помыться негде было, развелось так много вшей, что от них спасу не было. Они беспощадно паразитировали на голодном исхудалом теле, а в скоплении людей под землей было еще хуже, чем на открытом воздухе. Когда выходили утром из этих земляных убежищ, вши кучами сыпались на землю, весь песок двигался. Трудно поверить, что это не песок шевелится, а сплошная пелена вшей на песке. Они ходили как бы волнами. Кто освобождался от вшей каким-либо образом днем, хоть в какой-то мере, — тот не хотел идти в убежища, не хотел захватить лишнюю сотню заедающих насмерть вшей. Только дождь гнал под землю и холод.
Мне кажется, что построили эти убежища не потому, что немцы сжалились над пленными. Их просто пугала это многотысячная толпа хотя и бывших, но солдат. Один вид сотен клеток и тысяч голов наводил страх. Лучше их под землю, не видно — и уже спокойнее. А потом еще побегов боялись.
