– Пожалуйста-пожалуйста, – подвинула поближе блюдо с бутербродами Юрина мама. – Ешьте на здоровье, у вас такой замечательный аппетит!

Растроганный Юра сидел рядышком с родителями, как когда-то в детстве, и совсем забыл о Зойке. Неужели он дома? Не в окопе, не в госпитале и даже не во львовской казарме? Какое это счастье! Ему казалось, что теперь, после такой страшной войны, в которой он уцелел, это счастье будет длиться вечно, и ничто не сможет омрачить его. Родители живы, их прекрасный дом, хотя и разрушенный и разграбленный в отсутствие воевавших хозяев, да и весь поселок не достался немцам – их почти не бомбили. Все будет хорошо – он сдаст экстерном за десятый класс и поступит на исторический, как когда-то мечтал.

Идиллию нарушила Зойка, которой давно не терпелось в туалет, и она не знала, как обратить на себя внимание. Юра встрепенулся и повел ее показывать дом.

– Вот тут кухня, тут туалет и душ, а там еще комната бабушки и вход на другую половину, а за кладовкой лестница на второй этаж.

– А где наша комната? – простодушно спросила Зойка, направляясь к лестнице.

Юру ее вопрос поставил в тупик, а его родители молча переглянулись.

– Второй этаж принадлежит нашему соседу, а другая половина дома закрыта, мы там не топим, дрова и уголь экономим, нам-то и здесь места хватает, – пояснила Юрина мама, – придется вам временно расположиться в проходной гостиной.

– Да какая тебе разница? – смеялся Юра. – Главное – мы до-о-м-а! – пропел он, хотя тоже обратил внимание на то, что их замечательный дом как-то сильно «постарел» за войну.

Юра и не знал, какая беда приключилась с их зимней дачей. Конечно, дом не разрушила немецкая бомба, но от прежнего его великолепия за войну почти ничего не осталось. Отец Юры, купив в 38-м земельный участок в семнадцать соток по соседству с коттеджем родственников самого В. И. Ленина, почти три года строил его по лучшим европейским образцам, насмотревшись в загранкомандировках на «красивую жизнь». Правда, денег на весь дом не хватило, и второй этаж пришлось предложить знакомому офицеру, которому понадобилась дача. Но грянула война. Офицера призвали на фронт, а его жена с тещей отправились в эвакуацию. Юра сразу же ушел добровольцем, а его отец, прослужив несколько месяцев в подмосковном истребительном батальоне рядовым, отправился по приказу в Заполярье руководить лагерями. Для того чтобы пустующий дом не пропал, Борис Юрьевич, получив разрешение своего соседа, сдал его в аренду местной артели. Когда в 45-м они вернулись в поселок, оказалось, что жить-то им и негде: артель выселяться не желала, писала пасквили в разные инстанции и довела хозяина дома до первого инфаркта.

В доме больше не было ничего, что не удалось вырвать с корнем и уничтожить – ни ванной комнаты, в которой разместилась слесарная мастерская, ни умывальника с красивыми никелированными кранами, ни самой ванны, которая валялась теперь ржавая на заднем дворе, ни туалетов на обоих этажах, ни кухонной утвари, ни мебели, ни светильников, ни прочих оставленных украшений, привезенных из заграницы. В потолке вырублен люк с пристроенной к нему лестницей, ведущей на второй этаж, где не осталось и следа от соседского имущества. С большим трудом приводили хозяева в относительный порядок свое несчастное жилище, но так и не смогли вернуть ему первоначальный облик.

Зойка приуныла. Такой дом огромный, а уединиться негде. И уборная прямо рядом с кухней – фу! Не могли что ли на улице поставить, как у них на Урале? Им постелили на диване в проходной гостиной, предложив сначала принять душ, и оставили одних.

Так началась у Зойки новая жизнь.

Зойка перевелась на заочное отделение в Плехановский институт, который в те времена был рад любым студентам, а Юра учился в вечерней школе и готовился в областной педагогический, куда его обещали принять без экзаменов. На университет он все же не тянул (да и «пятый пункт»[1] никто не отменял). Тощая стипендия, продуктовые карточки и талоны на дрова – вот и весь доход. Остальное обеспечивал отец. В доме всегда держали всякую живность: собак – от пуделей до волкодавов, кошек, ужей и прочих Юриных увлечений, певчих канареек, попугайчиков… и кроликов. До войны отец Юры, Борис Юрьевич, в свободное время занимался служебным собаководством, их участок всегда охраняли огромные немецкие овчарки. С началом войны кормить их стало нечем, поэтому вместо них на заднем дворе появились клетки с кроликами: их мясом и сами спасались и всю родню подкармливали. Правда, с кроликами было немало хлопот, а уж если один из них заболевал, то тут же подыхало все поголовье. Борис Юрьевич решил привлечь к делу пока ничем не занятую Зойку, предложив ей чистить клетки и кормить кроликов в его отсутствие. «Ну уж нет! – решила та. – Не для этого я выходила замуж за почти что москвича!»

Юрина мама, Татьяна Даниловна, давно уже не выходила «в свет» – война нарушила их привычный образ жизни и разметала прежний круг друзей и влиятельных знакомых. Даже в Москву, в театр или на концерт, теперь приходилось отправляться на электричке и метро: лимузин мужу теперь не подавали. Ее элегантные наряды из спецраспределителя и заграницы, грустя по былым временам, потихоньку выходили из моды, а дорогие украшения, привезенные из Ирана, было опасно демонстрировать в последние годы. Шелковые палантины пошли на абажуры и накидки для подушек, каракулевая шуба облысела и украсила собой старое кресло на веранде, а бриллианты приберегались на черный день. Что-то попроще она раздаривала молочнице, прачке и девушке-горничной из ближней деревни, которая готовила, убирала в доме и сопровождала хозяйку на рынок.

Зойка, обменявшая свои более-менее приличные «западные» одежки на яблоки, павшие жертвой железнодорожного произвола, выглядела в глазах свекрови настоящей голодранкой. Немного поколебавшись, женщина открыла шкаф и позвала Зойку. Пусть что-то подберет, кое-где расставит, что-то с чем-то скомбинирует. Орудовать иголкой она умеет. Все не стыдно будет перед соседями. Недавно генерал Тимошенко, живший напротив, съехидничал по поводу статной красивой Зойки с фарфоровыми зубами: «Породу улучшаете? Ее бы еще приодеть…», – хмыкнул он. Татьяне Даниловне слышать это было неприятно: что же делать, если сын пошел в нее, а не в рослого могучего отца. Конечно, вкуса к одежде у невестки было маловато, но все же она понимала, что к чему, и в трофейной немецкой комбинации, полагая ее нарядным платьем, на люди бы не стала показываться, как некоторые деревенские дуры. Хуже было с обувью. Свекровь, женщина породы Веры Холодной, носила 33 размер, а у Зойки 36-й. Пришлось обратиться к знакомому частнику-сапожнику, который тайно шил обувь на дому и принимал только проверенных клиентов.

К Первомаю Борис Юрьевич раздобыл в кондитерской в Столешниковом переулке большой торт. Торжественное чаепитие решили устроить на веранде, нагретой ласковым солнышком. Зойка накрывала на стол. Торт предстояло переложить из коробки на огромное хрустальное блюдо и нарезать ровными частями смоченным горячей водой ножом. Справившись с заданием, Зойка решила втихомолку облизать нож, на который налип розовый крем. Вдруг ее сильно затошнило, и она, бросив нож на кухне, еле успела добежать до туалета. «Неужели чем-то отравилась?» – недоумевала она, вспомнив, что с утра ничего такого не ела. За столом к торту она почти не притронулась, но ее продолжало мутить от одного его вида. Первой ее «раскусила» горничная, которая сразу невзлюбила Зойку, и выложила свои подозрения Татьяне Даниловне. Бедная мама легкомысленного сына, успокаивавшая себя тем, что этот «учебно-тренировочный» брак вскоре как-то сам собой распадется и она сумеет подыскать ему достойную партию из их круга, впала в отчаяние.

– Когда?! – трагическим шепотом спрашивала она у сына, поймав его в саду.