Вскоре этот изобильный край с обширными лесными угодьями, плодородной землей, полноводной рекой с хрустально-чистой водой, богатой рыбой, и работящим народом стал самым процветающим во всей Уфимской губернии. Деревенька разрослась, застроилась и превратилась в большое богатое село – центр самого крупного района, где и русские и башкиры, мирно соседствуя, стали самыми зажиточными хозяевами во всей округе. Там-то и открылась в 1876 году первая народная школа в губернии, чтобы учить местных ребятишек читать и писать. Перед Первой мировой ввели в ней пятилетнее обучение. И уже при советской власти, в 1936 году, выстроили для нее просторное деревянное двухэтажное здание – школа стала первой в районе десятилеткой.

Немногочисленные выпускники 1944 года сдавали последние экзамены. В открытые настежь окна второго этажа врывались дурманящие запахи цветущей черемухи, будоража предчувствием чего-то необыкновенного юные души. Скоро конец войне, конец школьным десантам на неоглядных колхозных полях, конец родительскому укороту! Они – уже взрослые! Впереди – такая замечательная жизнь! Можно всего добиться – только захотеть! «Молодым везде у нас дорога…», – как поется в песне. И, конечно, любовь…, обязательно романтическая, не такая, как у всех… Кто же о ней не мечтает? Но и со школой расставаться все же немного грустно.

Школьные учителя, в основном эвакуированные ленинградцы, волновались не меньше своих учеников: как-то сдадут экзамены их подопечные? Хорошо ли они их учили? Отплатили ли они добром родным этих ребят за приют, за то, что не дали приезжим умереть голодной смертью? Ведь некоторым из них – библиотекарям, музыкантам, артистам, писателям, художникам, служащим – пришлось самостоятельно постигать премудрости педагогики, полагаясь на свой жизненный опыт и помощь профессиональных коллег, среди которых была и вузовская профессура. Они старались вложить в учеников все, что знали и умели сами, и не только по своему предмету. Приросли душой к этим самобытным ребятам, по-крестьянски приметливым, хватким и работящим, которые прочно стояли на своей земле, но мечтали покорить весь мир за ее пределами. И все же этих учителей неудержимо тянет домой, в разрушенный Ленинград. Вот окончатся выпускные экзамены, и начнут они собираться в дальнюю дорогу.

Десятиклассница Зойка Попова была почти что хорошисткой и не слишком боялась экзаменов. Ее больше беспокоило то, удастся ли выцарапать справку для получения паспорта – без него никуда не уедешь. Парней-то сразу после школы в армию заберут, а оттуда дорога открыта во все стороны. Если вдруг на войне не убьют или не покалечат. Да уж, наверное, и не успеют они на войну-то. Сельсовет, конечно, может дать направление в институт и оформить все бумаги – ведь району нужны молодые кадры с высшим образованием. Зойкиной старшей сестре Марии такое дали… но только в ближайший сельскохозяйственный.

Мария, очень способная к математике, круглая отличница, учится в институте механизации и электрификации сельского хозяйства уже третий год в прокопченном разноцветными дымами уральском городе, живя в общежитии на тощую стипендию. В каникулы ненадолго приезжает домой подкормиться – скелет скелетом, изможденная, почерневшая материна любимица и «красавица». Но у родителей, кроме нее и Зойки, еще пятеро ненасытных ртов мал мала меньше. Всех надо поднять на ноги и тоже выучить – ученье-то в старших классах платное. А что ждет сестру после института? Грязная машинно-тракторная станция с грубым мужичьем? Нет, Зойке такая радость не нужна. У нее талант. Голос. Колоратурное сопрано, как говорит живущая у них в доме библиотекарша-ленинградка. Зойка и на школьных вечерах пела и даже в клубе выступала. Ей надо пению учиться. В консерватории. И обязательно в Москве. Где же еще? Она так решила. Не в колхозе-совхозе же всю жизнь прозябать?

Справку в сельсовете дали. Помог троюродный дядька, который недавно демобилизовался по ранению и директорствовал в местном леспромхозе. В начале августа Зойка засобиралась в дорогу. Да собирать-то особо нечего было: самую ценную вещь в семье – материно зимнее пальто с рыжей лисой, сшитое перед войной на ее премию к медали «Мать-героиня», – та решительно отдала старшей. Эту обиду Зойка бередила в себе всю свою жизнь. Зато ей достался фибровый чемодан с блестящими замками. Старая картошка, шматок сала, несколько луковиц, пяток яиц, мешочек семечек, да испеченные матерью накануне шаньги и «подорожники», прикрытые сверху немудреными одежками, – вот и весь багаж. Сердобольная родня наскребла немного денег на дорогу.

Зойка в белой «модной» беретке на макушке, в суконном пиджачке из списанной зеленой с проплешинами скатерти, позаимствованной у клубного «президиума», в сатиновой школьной юбке, в закрашенных мелом парусиновых тапочках и закатанных баранками чулках «в резинку», наподобие носков, с раннего утра беспокойно выглядывала в окошко леспромхозовскую машину, которая довезет ее до железнодорожной станции Бердяуш. Оттуда она доберется до Златоуста, где ее встретят дальние родственники и посадят на московский поезд. Прощаясь, рыдали как по покойнику – и свои домашние, и набежавшие родственники, подружки и соседи. Куда ее лихоманка несет? За тысячи верст… Только-только восемнадцать исполнилось… Кто ее где ждет в такое неспокойное время? Не сломит ли башку на чужой сторонушке такая своенравная и видная девка? Жизни-то ведь совсем еще не знает… И помощи, на которую тихо надеялись родители – малых-то поднимать, – тоже теперь от нее не жди… Вырастают детки и разлетаются по свету. Только их и видели… Так уж заведено.

Московский пассажирский брали с боем – время-то все еще военное, вагонов мало, пути забиты товарняками и санитарными эшелонами. «Все для фронта, все для Победы!» Златоустовский родственник, позвякивая медалью «За отвагу!» на выцветшей гимнастерке с аккуратно заправленным за ремень пустым рукавом, пролез в общий вагон, волоча одной рукой чемодан с узелком местных гостинцев, и втащил в окно Зойку, которую с платформы заталкивали в него тетки. «Полезай быстро на третью полку и не выглядывай оттуда!», – скомандовал на прощанье бывший солдат, пробивая себе путь к отступлению. Зойка забилась в уголок и спряталась за своим чемоданом. Проверила застегнутый булавкой потайной карман с деньгами и документами, который мать заставила пришить к поясу юбки с изнанки. Все. Теперь ее отсюда никто не сгонит.

Паровоз дернулся, лязгнул, заполошно засвистел, выстрелив черным с искрами дымом, и поплыл, оставляя позади дощатую платформу старинного вокзала с толпой провожающих, чьи голоса слились в один прощальный вой. Рельсы сходились и расходились, пока не нырнули в темный лесной коридор. Народ в старом обшарпанном вагоне понемногу угомонился, отвоевав себе местечко на лавке или в проходе прямо на полу. Возвращались домой эвакуированные москвичи, получившие вызов; добирались в свои разоренные войной края «мешочники», намертво вцепившиеся в бесценную добычу из дальних колхозов; ехали солдаты-отпускники и подлечившиеся раненые из уральских госпиталей… снова на войну. Много было и молодых, кому хотелось повидать мир.

Поезд медленно полз, взбадривая себя сиротливо-тревожными гудками, и часто останавливался, пропуская встречные. В вагоне было душно, в открытые окна летела сажа, пахло скученностью, вонючей сыростью и еле сдерживаемым раздражением вынужденного бездельного соседства. Пронзительно вскрикивали грудные дети, храпели на все лады старики, скандалили визгливые тетки у титана с кипятком, ругались измученные проводницы, спотыкаясь на каждом шагу в заставленном мешками проходе. Молодежь, только что выпорхнувшая из родных гнезд, – такие же девчонки и ребята, как Зойка, – толпилась в тамбуре у открытой настежь вагонной двери, пока их оттуда не гнали. Уже миновали башкирские степи с горящими газовыми факелами. А вот и полосатый столб «Азия – Европа». Паровоз надрывно загудел, окутывая границу двух континентов черным дымом.

На четвертые сутки добрались до Рязани. Еще немного – и Москва! Но состав вдруг отвели на запасной путь на переформирование. Проверка документов. Москвичей – в одну сторону, военных в другую, а всех прочих – в третью. Им-то, «всем прочим», которые собирались в Москве учиться или работать, предложили двинуться на Запад – заселять опустошенные войной районы русскими. Зойка узнала, что пению можно учиться и в городе Львове, где есть знаменитый оперный театр. Ну что ж, в Москву она еще вернется когда-нибудь… известной певицей. Еще об этом пожалеет Москва-то… И повезли весь молодняк на Запад, в таком же раздолбанном общем вагоне пассажирского поезда, почти без остановок. Москву миновали ночью, и ничего, кроме темных громадин домов в слабом свете редких фонарей Зойка не разглядела. Никакого Кремля.