Пантонима «Покажи ручками, как все плохо на Олимпе» имела большой успех. Турист устроил ответную пантониму, из которой я не поняла ровно ничего, но от этого немого кино у мужичков на покрывале начали падать бутерброды из ртов. Отдышавшись и перестав размахивать руками, грек оскалился и сообщил задушевно:
— Пэрнамэ поли орэа.*****
— Поняла уже, — пробормотала я уныло, — я не я, корова не моя… Ты, значит, не он, никогда такого не видел и по-русски ни бельмеса. Но в общем, ты имей там в виду, что кто-то спер копье Ареса и молот Гефеста, Дионис пьет, потому что тирс уже там же, все друг друга подозревают, да и еще Гера там что-то мутит против Зевса, я не очень поняла, а Арес еще на Аполлона срывается…
Выпалив это единым духом, я сгребла в кулак непокорный нож и развернулась, с твердым намерением штурмовать подъем.
И успела сделать два шага, прежде чем за спиной на чисто русском возопили:
— Мать моя Рея! Воображаю, что там начнется!
Комментарий к Лингвистические барьеры
* Как поживаешь?
* Можно посмотреть? Сколько это стоит?
*** У тебя красивые глаза
**** Мне нужен переводчик
***** Отлично время проводим.
========== …и барьеры психологические ==========
Вообще говоря, мне везет на альтернативно одаренных. Чего стоит один из преподов, шифровавшийся весь экзамен от студентов в шкафу (кто выдержал два часа и не ушел — получает «автоматом»)*. Теперь вот это… подземное и в шлепанцах.
Подземное, в шлепанцах радостно расхаживало взад-вперед по берегу, бурно жестикулировало и время от времени восклицало: «Да чтоб мне гарпия ногу отожрала, ведь это кто-то из своих!» или «Понятное дело, ломать не строить, но как они умудрились?!» или вот еще «И именно сейчас! Нет, это провидение!» На провидении я опасливо покашляла, покосилась на торопливо всползающих на высокий берег мужичков (те свернули пикничок и подались подальше примерно на середине радостного монолога греческого гостя) и вспомнила, как они там в античности друг друга приветствовали.
— В общем, э, радуйся, э, Аид?
— Ага, — с неутомимым оптимизмом отозвался тощий тип в шортах. — И тебе здравствуй, Россиюшко!
— Я вообще-то Елена…
Внутренне я приготовилась к сравнению с дубом додонским или к заламываниям рук в духе: «Не Троянская, мда, не Троянская…» Но получила в лоб неожиданное:
— А я вообще-то не Аид. Тебе было бы приятно, если бы тебя называли по царству… э, стране, городу? Месту жительства? Руся, Санкта-Петербурга или…
— Хватит, — может, не пристало с царем подземным так-то, голосом злой воспиталки. Ну, а что поделать, если у меня на придурь братьев вот такое выработалось… — Значит, Аид — название царства. И титул, так, что ли? Да я тебя хоть горшком назову, только скажи уже – как.
— Эдя, — он хихикнул, глядя на мое лицо, хотя глаза оставались по-прежнему хитрыми. - Нет, серьезно. По паспорту. И фамилия — Теодоропопулос, каково?
— А-э-э-э…
— Климен. Клим, — хитрость на миг спряталась за ресницами. — Последнее, что помню.
По-моему, с его клинической картиной амнезия — это явно лишнее.
— Ага, стало быть, Клим. Так вот, меня тут Гермес прислал, чтобы сказать… Ну, я собственно, уже сказала. Чтобы вы… — тут он вскинул брови, и я сообразила, что мы как-то внезапно и основательно на ты, — чтобы ты вернулся. Вместе со шлемом и этим… жезлом.
Аид, Климен или Эдя (я еще не определилась) уважительно внимал этой речи. Потом наклонился и торжественно зачерпнул горсту гальки.
— Кириенко — хорошая фамилия, — (а я ему называла фамилию?!). — Поспорить могу — у тебя в роду были греки*. Пошел-пошел-пошел! Видела?
Я послушно посмотрела на поскакавший по воде Ладоги камешек — тот скакал вполне пристойно — и потому чуть не проворонила:
— Вернуться туда? Вот уж нет.
— Чт…
— Ты представляешь, — с трагическим закатыванием глаз, — у Стикса песчаный берег. Вот совершенно. Пытаешься принести камень с собой — он выскакивает тебе в лоб. Семь шишек за последние месяцы, правду говорю. Ахерон слишком бурный, Лета глотает целиком, а Коцит орет так, будто я в него адамантовым копьем ткнул!
— Я что-то не по…
— Я могу тебе по-гречески повторить, — серьезнейшим шепотом дополнил этот тип, — там негде пускать камешки.
Вообще-то, мне полагалось впасть в ярость. Но я впала в ступор. Как-то навалилось все вместе и основательно: халва, Гермий, нож, тряский автобус, берег Ладоги. Худощавый мужичок неопределенного возраста, который не Аид и пускает камешки. Это не срасталось.
Вот только и в метро, и в автобусе я себя уже ущипнула раз двести и теперь щеголяла неслабыми синяками на всем мягком и спрятанном под одеждой.
— Камешки, — повторила я убийственно спокойным тоном. — То есть, ты сюда приехал пускать камешки?
— Конечно, нет, — ласково, как малому дитяти ответил мне вроде как подземный царь. — Но ты вот знаешь, сколько храмов в этом городе? Более двухсот. О, и насчет провидения: раз уж ты все равно потеряла день — ты могла бы провести меня к некоторым. Кое-что рассказать, а? Стыдно признаться, мне в голову не пришло обратиться ни к кому из смерт… ни к кому из местных, — подобрав синоним, он просиял так, что мне пришлось зажмуриться. — Конечно, вряд ли ты как просто адепт веры в Него разрешишь все мои трудности, но хоть некоторые вопросы… о! Я могу тебе в ответ кое-что рассказать из старых времен. Все эти мифы про олимпийцев нехороши в основном одним: аэды в них врут.
Он поднял голову, изучил мое лицо и примирительно добавил:
— Могу еще за трудности купить тебе мороженку.
От нервного срыва спас мужской характер и технарская привычка все раскладывать по полочкам.
— То есть, поправь меня, если я ошибусь…, но ты собираешься закадрить меня на вечер для походов по храмам и бесед о…
— Едином. Да.
— И расплатиться мороженкой.
— Еще рассказы о настоящих олимпийцах. Вряд ли тебя заинтересует пускание камешков по воде. Можем еще сходить в Эрмитаж, но там для меня слишком много знакомых статуй. Чувствуешь себя, будто в окружении родственничков, которые встретились с Горгоной – ну, а про свое собственное изображение я глубоко молчу, какого, спрашивается, обязательно приделывать мне бороду, эти скульпторы…
— А то, что у тебя там… ну, там… родичи в опасности, пропадают эти их жезлы, междоусобица и все такое… это тебя не волнует?
Последний камешек залихватски пробежался по воде. Бывший языческий божок поднял шлепанец и потряс, выбивая песок. Щурился он задумчиво, а усмехался — непонятно.
— В том смысле, в каком об этом говоришь ты – нет. По двум причинам. Первая — я ушел, чтобы не возвращаться. Нет, иначе: ушел на путь, с которого нельзя вернуться на Олимп.
