— Хайре, — наконец прозвучало со стороны Клима.

— Ильфес*, — раздалось одновременно со стороны его жены.

Голос у нее был высокий и мелодичный — вполне себе такая мелодия, когда звонкой сталью ударяют о сталь. Замерзшую сталь.

И еще я понимала смысл слов. Как-то внезапно и естественно, как свое.

Наверное, мы были слишком близко к тому самому входу.

— Они говорили — ты слишком трус, чтобы пойти на такое. Говорили, что тебя нельзя взять хитростью. Они не знали, насколько ты ничтожество. Но я знала, что у тебя есть еще слабость.

— Ага, — подтвердил Клим спокойно.

— Слабость, роднящая тебя со смертными. Та, из-за которой ты решил уподобиться последнему свинопасу, — вроде бы, нас она пока не видела, а то было бы обидно.

— Точно.

— И я сказала брату, чтобы он передал намеченной смертной флакон.

— Замечательная подделка, к слову, — отозвался Клим и сунул руки в карманы. — Честно — и Мойры бы не поняли, что все это, от оракула… так, прикрытие для твоего послания. Геката, да? У нее этих рецептиков пруд пруди, все — на дыхании теней и водах Мнемозины. Но видеть-то ты меня хотела по-настоящему? Насколько я знаю, лгать в таких посланиях нельзя.

От взгляда Персефоны у меня замерзли скулы, а Алик прошептал над ухом формулу, подозрительно похожую на «данунафигнатакомжениться».

— Видеть, — медленно выговорила она, — позор всей моей жизни? Воина-труса, царя-шута, беглеца из собственного царства, предателя собственной родни?

— Был, — поправил Клим невозмутимо. — Насчет остального нет возражений. Я был позором твоей жизни. Пока не ушел.

— Был — и остаёшься, — мимоходом отбрили его, — владыка, бросивший подданных, оставивший государство на произвол судьбы…

— …ну, все сходились в мысли, что у меня не особо получалось царствовать…

-… нарушивший ход вещей и попытавшийся найти милости у другого. Ты не нашёл ее, — она хмыкнула, — неудивительно. У тебя всегда была потрясающая способность не добиваться ничего.

— И ты мне всегда об этом напоминала, — пробормотал Аид.

Начинаю понимать, кто рулил в этой паре, да-а…

— Нет, я не хотела тебя видеть. Я предложила им поговорить с тобой, — смешок, — потому что все сошлись на том, что больше никто не сможет с тобой разговаривать.

— Поговорим, — откликнулся Клим беспечно. Вид у него был малость отстраненный, даже в профиль. Будто — вот-вот начнет пускать камешки по воде.

— Ты уже знаешь, что они задумали, — каждый звук падал тяжкой, свинцовой каплей.

— Ломать — не строить, — отозвался бывший подземный царь. — С ними-то все ясно, хотя я, честно говоря, не знаю — кто они, с какой радости им это стукнуло и почему они собрались воплощать это в жизнь. Меня интересует — почему «они», а не «мы». И почему ты говоришь от них в таком случае.

Сколько-то секунд бывшая супружница созерцала Клима так, будто перед ней охамевший вконец таракан, и нужно определиться с калибром тапка.

— Мне безразлично, что тебя интересует, — сообщила она наконец. — Слушай, если еще можешь слышать. Ты сейчас словно затравленный зверь. Тебе не пройти к Тому, ты ведь понял это? Ты слишком трус. И слишком привязан к своей… слабости. Семья готова простить тебя, если ты откроешь Предел. Тебе позволят остаться в подземном мире.

— Да неужели.

— Они сделали бы это сами, если бы могли, — она хмыкнула. — Но Крон подтвердил им, что это должен быть ты.

— Папуся знает, как нагадить, — вздохнул Клим. — Ну, а что будет, если я откажусь?

Она покачала головой. Волосы не развевались на ветру — а может, ветер отказывался касаться волос.

— Ты не откажешься. Ты всегда умел чуять выгоду лучше Гермеса. Ты ведь уже принял решение. Разумное решение. И неспроста притащил сюда её.

Она кивнула на меня… что, на меня?! То есть, она нас всё это время видела? А Клим — выходит, тоже?

Если и видел, то не рад был встрече — дернул щекой вместо приветствия, как бы говоря: куда сунулась?!

— Даже двоих, — продолжила Персефона неспешно. — Это хорошо.

— Вообще-то, я как раз пытался, чтобы они за мной не потащились, — заметил Клим. — Лишние искушения… всякое такое.

Его опять облили презрением.

— Значит, ты нахватался у смертных больше, чем я думала. Но они здесь. И мы здесь. И ты знаешь, что делать.

Для меня как-то очевидно стало, что говорить с этой дамочкой бесполезно. Поэтому я встала и окликнула Клима.

— Эй… чего они от тебя хотят? Все это время?

Персефона тихо засмеялась, не потеплев глазами ни на миг.

— Ты ей не сказал? Ну, конечно, ты ей не сказал, а смертные слишком глупы, чтобы догадаться. Она так и не поняла, зачем ее выбрали?

— Она так и не поняла! — рявкнула я, в гневе на всю глубокую античность. — Клим, кончай врать, что за байда происходит?

— Ну, это было очевидно, кирие, — отозвался он легким тоном. Только под длинными ресницами, кажется, таилась тревога. Там, в омуте лукавой древности. — Это было понятно сразу же, просто я решил, что лучше бы…

— Клим, какого…?!

— Кирие, разве ты не помнишь, как тебя выбрали?

Потому что на меня указал жертвенный нож. Гермес мне это так мимоходом и сказал, потому что тупая смертная же, что я понимаю. В беседе, между замечаниями о моей фигуре и поеданием моей халвы.

И неудивительно, что шутил. Потому как не Ифигения. И не лань.

— Я была нужна не чтобы тебя найти, — сказала я тихо.

— Ага, — отозвался Клим тоже тихо. — Для другого. Они подкинули мне ключ сразу же, я и до того знал, что Предел откроется только после жертвоприношения. Оказывается, нужна была кровь того, кто… Его. Но почему намеченной оказалась ты — я не…

— Ну, ты гад, — выдохнул рядом со мной Алик. А мне как-то было даже и не обидно. Потому что это все было как-то по-инженерному логично: вот тебе душа, вот тебе вечность, а вот тебе обвели вокруг пальца и превратили в крупную овечку на алтаре.

Ну, не за лопату же, в самом деле, хвататься.

— И теперь? — спросила я.

— Ну, мне же так кажется, что тебе не хочется на алтарь? Кирие, честное слово, он холодный. Наши жертвенные ножи наверняка сплошь в бактериях. И вообще, в крайнем случае мы можем решить этот вопрос голосованием.

Алик, вроде как, удивился. Он-то уже явно настроился не пущать меня на роль жертвенного ягненка и если что — тянуть меня с Аидом на двоих в разные стороны. Колоритное было бы зрелище, доложу я вам.

— Значит, — начала я, желая стопроцентной четкости, — ты вроде как не собираешься…

Климушка состроил красноречивую рожицу в духе «Скорблю, скорблю».

— Понимаешь, это, конечно, верно, что античные боги платят злом за добро и ни в грош не ставят смертных… да и себе подобных не особенно во что-то ставят. Но мы уже выяснили, что я не самый лучший античный бог, да, кирие?

Тут полагался облегченный вздох, слетевший с моих уст. Вздох, правда, ниоткуда не слетел. Стало тревожнее и холоднее.

Потому что Клим был слишком бледен. Потому что за ресницами, где раньше таилась лукавая древность, теперь жил страх.

Обоснованный страх, что уйти нам все равно не дадут.

Персефона покачала головой, глядя на него. Сморщила нос, будто учуяла неприятный запах.

— Хуже, чем я думала, — обронила она вполголоса. — Но предсказуемо.

Протянула руку и небрежно поймала в нее нож. Тот самый жертвенный нож из моей сумки, которую я почему-то потащила с собой и которая теперь валялась на камнях и щеголяла проплавленной дыркой.

Повертела, полюбовалась бронзовым лезвием. Сказала тихо и ровно, не поднимая глаз:

— Когда они пришли ко мне, я думала, как поступить. Сказать тебе, что я в беде и смертная нужна для моего спасения? Загнать тебя в угол, испугать, дать выбор? Потом поняла, что и это бесполезно. Конечно, я могла бы сама… но барьер запечатывал подземный Владыка. И открыть жертвой его может лишь подземный Владыка. Я царица, но не владычица, как уж получилось. И тогда мне предложили кое-что. Кое-что…

Теперь она говорила почти нежно. Шептала, с мягкой, убийственно острой улыбкой на губах.