Сам собою по торным дорогам

Прошлого и будущего

Т.С. Элиот

Первый день не принес результатов, но Геллерт был уверен, что рано или поздно какая-нибудь зацепка им попадется. Так он нашел Палочку. И именно след из подсказок, выуженных из книг в школьной библиотеке, из редких работ в букинистических лавках, из писем, из разговоров с незнакомцами привел его однажды в Годрикову впадину.

Когда вечер склонился к полуночи, Альбус устало потер глаза и предложил оставить поиски до утра.

Ужин прошел в усталой мирной тишине, и Дамблдор пригласил Геллерта задержаться на бокал вина, на этот раз десертного.

Они пили сладкое сицилийское вино, всматриваясь в оживленную темноту за окном. Дамблдор медленно смаковал каждый глоток, пока Геллерт уверенно подливал себе еще, пытаясь смыть свои кровавые сновидения винным багрянцем.

— Миндальное вино очень редко встречается вне Италии. Найти его в Лондоне — большая удача, — с приятной улыбкой поделился Альбус.

Все эти пустые разговоры о сицилийском миндале и хорошей погоде были еще хуже напряженного молчания, хуже молчаливого осуждения. Всю жизнь Гриндельвальд ненавидел прятаться, а теперь ему предлагали скрыть себя под покровом вежливого участия.

— Так и не спросишь? — резко сменил он тему.

— О чем? — на мгновение отстраненность сменили усталость и тоска, готовность к тяжелому разговору. Ах, это вечное смирение, Альбус!

Геллерт неприятно усмехнулся:

— О моих крестражах, конечно же.

— Я уверен, что твоя душа в целости. Полусуществование, на которое себя обрекает Том, — не для тебя. Насколько я помню, ты хотел стать хозяином смерти, а не прятаться от нее по углам.

— Я изучал их какое-то время, — признался Геллерт. — Думал, может, смогу усовершенствовать принцип сохранения части души после смерти ее хозяина. Но мне не хватило времени. Да я и не думаю, что это в принципе возможно.

— Времени?

— Я начал работать над этой идеей около 1945-го, когда понял, что дуэль неизбежна.

— Ты думал… что я убью тебя? — спросил Альбус как-то сдавленно.

— Я рассматривал разные исходы нашей встречи, — спокойно подтвердил Гриндельвальд.

Реакция на эти слова была скрыта от Геллерта за толстым слоем льда в глазах Дамблдора. Альбус помолчал какое-то время: то ли ушел в свои мысли, то ли не был уверен, что сможет продолжать этот разговор.

Вдруг он спросил, не справившись с любопытством, а может, винной сладостью:

— А какие заклинания ты все же попробовал? — он с осторожностью всматривался в лицо старого друга.

Геллерт усмехнулся. Что мог он рассказать Альбусу? Какую из множества кровавых сказок?

Сказку о жертвенности? О том, как Гриндельвальд должен был умереть еще в далеком тридцать третьем от рваной отвратительной раны, рассекшей его живот?

Ему тогда едва хватило сил аппарировать в Нурменгард. Геллерт уже готов был расстаться с жизнью, вот так, бесславно, сбежав от битвы, когда увидел одного из самых молодых своих аколитов, испуганно наблюдавшего за ним. Волшебник был еще слишком юн, чтобы участвовать в сражениях — Геллерт сам же показательно не пустил его воевать.

Гриндельвальд решился мгновенно. Какое молодое сердце не захочет стать жертвой революции? Спасти своего предводителя? Пара ласковых слов, слабеющий голос, тускнеющий взгляд — и вот парень уже опустился на колени и, пока Геллерт шептал давно заученные слова заклинания, вскрыл свой собственный живот, отдавая Гриндельвальду свою кровь, свою силу, добровольно лишая себя жизни. И повторяя, как мантру: «Ради общего блага».

Когда Геллерт очнулся от беспокойного забытья, рядом с ним лежал совершенно иссушенный труп молодого человека, чье имя он так и не вспомнил. Он же сам был совершенно здоров — только кожа так и осталась мертвенно белой.

Или, быть может, сказку о предательстве? Об одном из самых долгих сражений уже под самый конец войны? Оно длилось почти два дня, Гриндельвальд потерял десятки своих людей, а вчетверо больше солдат продолжали наступать, приближаясь к замку. Геллерт аппарировал в самую середину битвы, коротким движением руки отослал Винду и еще двух своих приближенных аколитов обратно в Нурменгард, а затем произнес всего несколько слов, высвобождая из Старшей палочки ослепительную вспышку белого света. Секунда режущей белизны — и вокруг не осталось ни одного живого человека. Не выжили ни его противники, ни сторонники. Он стоял, пошатываясь, в одиночестве среди поля обугленных тел, пока Винда не забрала его.

Сказку о мудрости? Ту, что он сам боялся вспоминать?..

Магия Альбуса кельтская, неотделимая от сил природы, от зелени, от жизни. Магия Геллерта — германская, северная. От нее веет холодом и смертью.

Когда Альбус предал его, а после не ответил ни на одно из бесконечных писем — просящих, умоляющих, убеждающих, завлекающих, злых, полных ненависти, — он понял, что теперь всегда будет один идти к своей цели, что он должен отречься от всего, что может ему помешать. И избавиться, наконец, от теплого, пахнущего лугами ветра, манящего его назад.

Геллерт верил в легенды и предания, а, впервые сжав в руках хлесткую бузину, он потерял последние сомнения. Он хотел силу, он хотел знания. И в жертву он мог принести очень многое.

Это дерево часто принимают за ясень, но Геллерт знал, что ему нужен тис. Воскресающее дерево, дерево смерти. По старым текстам он шаг за шагом восстановил старинный ритуал.

Древняя сталь, увитая рунами, — между ребер. Веревку — на шею. И старогерманская полупеснь-полуворожба.

Его тело приподнялось над землей и повисло на ядовитых ветвях сожженного молнией и снова ожившего старого тиса.

Повешенный пронзенный провидец девять бесконечных дней и девять долгих ночей провел между жизнью и смертью, хранимый рунами и верой в свою правоту.

Геллерт знал, что никогда больше он не испытает такой боли и такого экстаза.

Он вернулся совершенно поседевшим с незаживающим шрамом на боку и способностью видеть так же далеко и ясно, как Хугин и Мунин. Даже если он совсем не хотел смотреть. А пьянящие ароматы июля больше не тянули его назад.

Он превращал людей: и живых, и мертвых — в свои марионетки; он подчинял чужой разум, чувствуя, как тот ломается в руках, как высохшая ветка. Он воскрешал, он убивал без счета, ранил, пытал…

Дамблдор всматривался куда-то в глубину его зрачков — Геллерт отвел взгляд. Рассеянно провел рукой по лишенным цвета волосам:

— Не к ночи, Альбус, — сказал он с невеселой улыбкой. — Боюсь, иначе ты не сможешь заснуть.

— Ты прав, я прошу прощения, — Дамблдор как будто и сам увидел ответ в темноте чужих глаз, — ты не обязан мне отвечать.