— Я надеялся, что тебе понравится.

— Как любезно с твоей стороны. Шикарный ужин, вино на мой вкус, одежда, дорогой номер… Ты пытаешься купить меня или извиниться?

Альбус замер. Неужели он не ожидал чего-то подобного? Неужели думал, что Геллерт станет есть у него с рук и, довольный коротким поводком, мести хвостом?

— Не могу сказать, Геллерт, что я возлагал большие надежды на цивилизованный разговор, но думал, что ты продержишься дольше.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Нет, я не пытаюсь тебя купить, зачем? Ты и так поклялся помогать даже ценой собственной жизни.

— Думаешь, жизнь — достаточно хорошая мотивация для меня? — он бы хотел, чтобы вопрос прозвучал насмешливо. Он хотел бы.

Альбус снова не ответил. Потом спросил:

— Ты считаешь, мне есть за что извиняться?

— Не за дуэль, нет. Ты честно ее выиграл. Я уважаю честную победу. Если я на кого-то и злюсь из-за нее, то только на себя.

Вопрос: «Если не за дуэль, то за что тогда?» — остался незаданным.

— При этом я нахожу условия, в которых тебя содержат, бесчеловечными. Так что считай, что перед тобой в моем лице извиняются твои тюремщики.

— А ты, значит, не считаешь, что я заслуживаю самых суровых условий?

— Тюрьма не должна быть наказанием. Тюрьма должна быть способом изменить человека, указать на его ошибки… — он подыскивал нужное слово, но Геллерт его перебил:

— Перевоспитать — ты это хочешь сказать? Считаешь, меня там должны перевоспитывать? Как нашкодившего ребенка? — Геллерт тихо посмеялся. — Ты слишком много времени проводишь в классной комнате, Альбус.

— Не слишком, на самом деле. Я не так давно стал директором. Теперь времени на преподавание стало меньше.

— Ты, кажется, очень этим гордишься?

— Мне лестна эта должность, да.

Это разозлило Гриндельвальда. Он испытал неприятное чувство брезгливости по отношению к этой глупой мелочности.

— Что ж, поздравляю. Кажется, ты окончательно смог победить свои амбиции и спрятать потенциал за семью печатями. А я-то надеялся, что после дуэли… — он махнул рукой и вдруг резко сменил тему. — Скажи мне, как Она? Я видел, что ты Ей пользуешься, — Дамблдор не сломал Бузинную палочку, не спрятал. Не отказался от Ее силы. — Привыкла к тебе? Отзывается?

— Это очень сильная палочка, Геллерт. Но это просто палочка, — голос Альбуса был абсолютно ровным, участливым. Как будто он объяснял что-то наивному ребенку.

— Лжец, — Гриндельвальд довольно улыбнулся, — но можешь не отвечать. Мне и не нужен твой ответ. Я достаточно хорошо знаю вас обоих.

— Ты говоришь о ней так, как будто она живая.

— Так и есть. И я уверен, что ты уже и сам это заметил. — При мысли о палочке во рту пересохло. Сердце тоскливо заныло. Геллерт запил вкус пепла и горечи вином.

Альбус снова замолчал. Эта его новая привычка утаивать, отмалчиваться, злила. Хотя, может, она и не новая вовсе, просто Геллерт всегда был исключением. А теперь им быть перестал. Все это: внимание, разговоры — просто вежливость. Альбус вежлив с ним. Так же вежлив, как с министрами, с родителями своих учеников. Мягкая улыбка, отстраненный взгляд, хорошо спрятанное раздражение, граничащее с безразличием.

Пока они продолжали есть в тишине, Геллерт разглядывал старого друга. Может ли он все еще его так называть? И действительно ли он все еще считает Альбуса своим другом? Он тоже изменился, конечно. Горбинка эта на носу. Очки. Морщины, само собой. Немного пятен на руках. Хотя на нем возраст не выглядел так удручающе безнадежно, как на самом Гриндельвальде. Не говорил так явно о скорой старости и неизбежной смерти. Альбус казался увереннее и спокойнее, чем в их последнюю встречу. А сравнивать этого замкнутого человека с мальчишкой, которого Геллерт знал когда-то в другой жизни, он и вовсе не мог.

Он выпил еще вина. Отзываются ли в нем эти воспоминания все той же мертвенной тоской? Связывает ли его хоть что-то с этим человеком, спрятавшимся за нелепым и таким маггловским костюмом-тройкой?

— Итак, господин директор, что же еще случилось за время моего отсутствия? Вы женились, может быть?

Альбус поморщился едва заметно и поправил очки.

— Нет, Геллерт, я не женился.

Геллерт взвесил свой следующий вопрос, секунду помедлил и все же задал его:

— Как брат? Надеюсь, в добром здравии?

Альбус не разозлился, не повысил голос. Только смотрел устало.

— Спасибо. В добром.

Все оживление Гриндевальда облетело, как прошлогодняя листва. Остались одни голые ветки под тяжестью снега.

— Как-то невежливо получается, Альбус. Я твоей жизнью интересуюсь. А ты? Молчишь? Неужели боишься спросить, как у меня дела? Что нового?

— Геллерт, я очень тебя прошу…

— Нет, Альбус. Так не пойдет. Ты так старался превратить этот ужин в нормальную встречу двух друзей. Ты должен играть свою роль до конца.

— Я тебе, Геллерт, ничего не должен. Как и ты мне. И дело не в дружеских встречах, а всего лишь в том, что с людьми я предпочитаю обращаться как с людьми. Не знаю только, способен ли ты понять эту несложную мысль.

Дамблдор не злился, пока еще нет. Но снова это сравнение, желание показать, что Геллерт всего лишь один из многих. Прекрасно, Альбус. Ты научился, кажется, быть жестоким. А говоришь, что не должен ему ничего.

— Но, если ты так хочешь, я спрошу. А как твои дела, Геллерт? — его нож с неприятным звуком царапнул по тарелке.

— Я тоже не женат, если ты об этом. Все больше толковал крысам, что книги — это пища только для ума. За книги, думаю, я должен тебя благодарить?

— Не должен, мы уже это выяснили. Я только надеюсь, что ты нашел их интересными.

— Весьма, весьма. На некоторые произведения у меня вечно не хватало времени, а теперь «Илиаду» я знаю наизусть: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал…». Какая мощь, а всего двенадцать первых слов.

— Впечатляюще. Я рад, что ты не слишком скучал.

— Ни минуты, ни минуты. Все в делах, — он усмехнулся.

Город за окном шумел. Шумели машины, прохожие кричали, открывались и закрывались двери. Звук жизни, наполненной людьми.

— Как быстро прошла их война. Как быстро они о ней забыли.

— Никто не забыл. Ни они о своей, ни мы о нашей. Такие вещи не забываются.