– Значит так, Валя, я пришел попрощаться. Теперь у нас с тобой разные пути. Я встретил другую женщину, полюбил, – не глядя на жену, произнес Василий Федорович Поделкин. – Вот документы на детей, твои паспорт, – протянул он файловку. – Говори всем, что ты из Карабаха, в паспорте стоит карабахская прописка, я все уладил, летал туда к друзьям. Так что вам должны дать статус беженцев. Прощай.

Василий Федорович развернулся, быстрой походкой уходил от Вали навсегда.

Она стояла, не понимала, что он такое говорит, какая прописка, какая другая женщина, какой Карабах.

– Вася, а как же обед? У нас сегодня зайчатина, – крикнула Валя вслед мужу.

Марго стояла рядом, все слышала, побежала за Наташей, на ходу вытирая слезы. Она рыдала, всхлипывала заикаясь: «Друзей не бросают, друзей не бросают, друзей не бросают!». Наташа услышала крики, выглянула из соседней дачи.

– Что ревешь? – грубо спросила она.

– Нас папа бросил! – плакала Марго. – Сказал у меня другая есть.

– Что ты несешь? – закричала на младшую сестру Наташа и побежала в след уходящего белого костюма, который на ходу махнул рукой, остановил такси, уехал.

Марго упала на землю, царапала маленькими коготками подсохшую глину, оставляя борозды кричащей души во дворе, била кулачками так сильно, что утрамбовала огромный кусок вокруг себя, забивая в него боль, которая сделала ее взрослой.

Наташа молча стояла возле Марго, сжав посиневшие кулаки, смотрела в одну точку, где только что находился белый костюм. Огонь злости в этот момент сжег всю вселенную вместе с отцом.

– Гришку убили! – кричала соседка по лестничной площадке, показывая на уезжающую машину скорой помощи.

– Что ты мелешь? – спрашивали собравшиеся зеваки во дворе. – Откуда знаешь, что убили?

– Я его первая нашла. Смотрю дверь открыта, заглядываю лежит в лужи крови. Я сразу милицию и скорую вызвала.

Народ вздыхал, Григория Фомича любили все. Самый безобидный мужик города Ставрополя. Всегда поздоровается, никогда грубого слова не скажет. За что же его так? Ведь крепкий мужик был. Работал на заводе Поршневых колец наладчиком. Станок закряхтит, закашляет, он уже рядом, Его ценили на работе, дали двухкомнатную квартиру на улице Жукова. Как раз напротив Дома пионеров. Григорий часто на балконе смотрел, как детские ручейки стекались на занятия в этот океан творчества. В окно видел, как танцуют, поют, рисуют. За сыном очень скучал. Говорят, непутевый был, из тюрьмы не выходил, жинка от этого покинула Гришу рано, переживала за урода сына. Григорий Фомич после нее вообще ни на одну женщину не глянул, десять лет так и прожил один. Видно жена к себе забрала, соскучилась. Конечно, этот головорез новую квартиру отца даже не видел. Он же с ними в коммуналке жил на Карла Маркса в старом пошатнувшемся доме, который под снос был определен.

– Помните, еще история эта произошла, что масонский это дом, – напомнила сочувствующая соседка. – На нем еще виноградная лоза была слеплена и орех. Это ж их знак. Масоны всегда так дома помечают. Еще клад в том доме нашли, когда ломали? Вот сынок бы его удивился, что папаша на золоте жил, да не знал. Гриша всегда мечтал, чтобы сын увидел, как теперь он живет в новой квартире: и ванная, и туалет, удобства все, радоваться такой роскоши можно. А он по тюрьмам.

Судачили соседки во дворе еще долго, вспоминали, какой хороший человек был Григорий Фомич. Теперь, наверное, квартира государству уйдет.

Незадолго до этих событий, Василий Федорович Паделкин столкнулся с Григорием Фомичев на стадионе. Нет, они не ходили смотреть футбол, пить пиво. Стадион превратился в рынок в городе Ставрополе. Там продавали все: от дешевых гвоздей до норковой шубы. Григорий Фомич пришел купить крепежи для новой крыши. Он же обещал худенькой Валентине шифером дачу накрыть. Слово было у него мужское прочное, как глыба. Никто не мог это слово сдвинуть. Если Гриша сказал, намертво заколотил. Все держалось на этом простом русском слове. Раньше мужик мужика не уважал, если тот слово не держал. А сейчас слова летают как рой мух, садятся, падают, вылетают, прилипают, никто не за что не отвечает. Одна пустая болтовня. Соревнуются мужики с бабами, кто больше слов произнесет, они ведь ничего не значат, пустые безмозглые буквы, просто стоящие рядом. Вот такие слова сейчас существуют – как пыль. Дунул и нет их.

Бабы горевали за Гришей, который всем помогал. Кому колонку починит, кому денег займет, кому старый овчинный тулуп подарит. Эх, настоящий русский мужик был. Не терпел несправедливости. Зачем он тронул этого пижона в белом костюме, замечание сделал, что тот без очереди лезет. А тот почему – то испугался, когда его увидел.

– Точно, этот тип в белом костюме и есть убийца! – закричала соседка. – Я с Гришей на стадионе была. Он как раз шел на рынок, я с ним прицепилась. Хотела лампу на телевизор купить, какую нужно, моя сдохла. А кто лучше Гришки в них разбирается? Он мне помог. А сам пошел гвозди покупать. Я еще тогда подумала, куда ему столько гвоздей? А этот бандюган в галстуке, оттолкнул Григория Фомича, забрал последнюю коробку. Сами знаете все подряд гребут на этом рынке, не успеешь схватить. Ведь с утра пошли, уже пусто. Ну Гриша его по плечу похлопал, говорит: «В очередь встань!». Этот шальной обернулся и в цвет костюма стал, даже еще белее. Я еще думаю, не похож на нашего, со светлой рожей, лето прошло, а он не загорел. Этот белесый коробку уронил, гвозди фонтаном посыпались, развернулся и побежал, будто Гриша его ударил. А Григорий Фомич говорит, – где – то я его видел, не могу вспомнить? Так всю дорогу и шел, брови крест – накрест, вспоминал видно, кто это был. Меня вообще не слушал. Вот так и дошли. А тот видно вспомнил! – ахнула соседка. – Точно, бабы, это он его убил!

Соседка говорила все это шепотом, будто вела расследование, оглянулась испуганно, затем посмотрела на раскрывших рот подружек и замолчала. Мало ли, может за эту догадку ее топором по голове тоже стукнут. Она резко замолчала, быстро развернулась и пошла прочь. Все подумали, в милицию побежала рассказывать про белесого. Но соседка закрылась в квартире на все замки, зачехлила все шторы. И подумала: «Болтать вредно, рогатые вокруг языка так и вьются. В любой час могут прийти».

Григорий Фомич действительно вспоминал, где видел Василия Федоровича Паделкина. Конечно, он давно не брал в руки выпускной альбом сына. Именно там он видел этого парня. На общих фотографиях в морской форме с гюйсеком, они всегда стояли в обнимку – его Витюша и Васек. Два неразлучных друга. Один раз сын привозил его даже в гости. Тогда они еще жили на Карла Маркса. Давно это было.

Но теперь Григорию Фомичу не суждено было это вспомнить. Он первый раз в жизни не сдержал слово. А худенькая женщина Валентина с двумя дочками ждет, когда он починит крышу шифером.

После ухода мужа, Валентина сидела возле печки на земле молча, не слышала, как шипит вытекающая сытная заячья подливка, как ее тянут за руки плачущие дочки, как небо вновь затянулось низкими черными тучами. Как тяжелые крупные капли медленно падали на глиняную печь, оставляя темные пятна на побелке. Дождь начинал разбег, сначала редкие капли плюхались в кастрюлю, затем частота их падения увеличивалась и вот он косым линиями уже хлестал Валентину по лицу, приводя в чувство.

– Мама, пошли в дом, ты мокрая! – кричала Марго.

Наташа пыталась поднять маму со спины. Откуда – то взялись силы у девятилетнего ребенка она смогла оторвать худое тело от земли, Валентина подняла глаза к небу, оно плакало вместе с нею.

– Господи, помоги! – закричала молодая женщина, которая не знала, как прокормить детей, не знала, почему ее предал муж, не знала, что дальше делать? А ведь он предал не только ее, он предал этих крохотных человечков, часть себя. Как можно оставить без копейки их? Одних в чужом городе, на чужой даче.

Валентина посмотрела на Марго, оглянулась на Наташу, увидела повзрослевшие серьезные лица дочек. Она вздохнула, быстро поднялась, фартуком вытерла лицо, им же схватила кастрюлю с плиты, ласково произнесла: