Большая часть кабинета, освещенного только настольной лампой с зеленым абажуром, находилась в тени, но даже беглый взгляд, брошенный Графем, позволил заметить несоответствие: слишком массивная мебель и слишком маленькое помещение. Стол для осмотра пациентов и шкафчик с хирургическими инструментами почти не оставляли свободного пространства. Даже потертый ковер пришлось подрезать, чтобы тот мог уместиться в комнате. Когда-то доктор знавал лучшие времена.
– Насколько мне известно, у господина Мартинели не было близких друзей, ни в Европе, ни за океаном.
– Госпожа Шафер познакомилась с ним этим летом и тоже считала, что господин Мартинели совершенно одинок. После его внезапного отъезда из Шпица она, как только оказалась в городе, позвонила ему на квартиру и узнала, что господина Мартинели отправили в больницу Святого Дамиана. Госпожа Шафер справлялась о нем на прошлой неделе и вчера вечером. Сегодня, как я уже говорил, она узнала, что он умер. Мы сходили в похоронное бюро Галлер, и она опознала его.
– Понятно. Надеюсь, похоронное бюро исполнило все, как надо.
– Госпожа Шафер тоже так считает. Сказала, что господин Мартинели выглядит так, словно и не болел вовсе.
– При лейкемии это обычно. Вы знаете, что он умер от острой формы этой болезни, которая протекала нормально, если только о смертельном недуге можно так выразиться? Думаю, в дремучем прошлом подобную болезнь посчитали бы сродни колдовству. – Троллингер откинулся на спинку стула, сцепил свои крупные руки на животе и повертел большими пальцами. – Вы что-нибудь знаете о лейкемии, господин Граф?
– Практически ничего.
– Она развивается быстро, но достаточно мягко: небольшая лихорадка, ревматические боли, возможно, чувство общей слабости. А все из-за того, что белые кровяные тельца быстро разрушаются. В настоящее время наука еще не в состоянии приостановить этот процесс и продлить, а тем более спасти пациента. Как правило, больной спохватывается только в случае внезапного внутреннего кровотечения. Оно и заставило господина Мартинели поспешно вернуться из Шпица в Берн. Первый натиск болезни произошел третьего июля. Больной приехал шестого, во второй половине дня, а через час слуга господина Мартинели привел меня к нему.
Граф, слушавший доктора с вежливым интересом, поинтересовался:
– И что же? Вы тянули с госпитализацией до последнего?
Доктор Троллингер грустно улыбнулся.
– Его вообще не следовало отправлять в больницу. Если у пациента достаточно денег и за ним ухаживают, мы позволяем ему умереть так, как он захочет, господин Граф. Я сразу поставил диагноз – лейкемия. По моей просьбе в больнице сделали анализ крови – в тот же день, а на следующий я сообщил о результате господину Мартинели.
– Так быстро? Хотя, думаю, мой вопрос неуместный – опытный врач знает, что делает.
– Во всяком случае, господин Мартинели успел уладить все свои дела. Позже он мог не успеть этого сделать, хотя сдал окончательно лишь в больнице. Он с самого начала объяснил мне, что ему некому помочь в делах, и попросил сказать правду. Он был разумным, уравновешенным человеком, и я чувствовал, что не должен что-то скрывать от него. Поверьте, единственное, что знает опытный врач, – с каким пациентом он имеет дело, – с горькой усмешкой произнес Троллингер.
Граф прикинул, что этому врачу, по крайней мере, лет шестьдесят. Подумав немного, он задал очередной вопрос:
– А господин Мартинели мог пройти весь необходимый курс лечения дома?
– Он отказался от какого бы то ни было лечения. И в этом, господин Граф, неизлечимые больные имеют свои привилегии. Пока они пользуются услугами частного врача, их оставляют в покое – человека все равно не спасти. Хотел бы я, чтобы и ко мне в подобном случае отнеслись так же чутко…
– А в больнице все оказалось иначе?
– Больница, – начал Троллингер, при этом его крупный рот снова тронула горькая улыбка, – не может позволить себе рисковать – это вопрос престижа. Кроме того, врачи обязаны применять на практике полученные знания, иначе они теряют квалификацию. Но, как я уже говорил, в больнице господин Мартинели очень быстро сдал… Он заполнил нужные бумаги, отрегулировал все вопросы с душеприказчиком, снабдил его наличными, а затем, словно цель его была достигнута, расслабился, совершенно расслабился. Фактически, потерял сознание и больше уже не приходил в себя. Эта болезнь непредсказуема. Единственное, что можно предсказать точно, – смерть.
– Господину Мартинели повезло, что он нашел такого гуманного врача. Неужели это произошло случайно, доктор?
– Совершенно случайно. Когда господин Мартинели потерял сознание, его слуга кинулся в аптеку за нашатырным спиртом и по дороге заметил мою вывеску. Вот, собственно, и все. Я и господин Мартинели поладили После он и слышать не хотел о другом враче. Шмид – его слуга – показался мне отличной сиделкой: он выполнял все мои распоряжения до последней буквы.
– Шмид был слугой?
– Не совсем. Просто какой-то деревенский парень, с которым господин Мартинели встретился во время поездки в Шпиц. Понимаете, Шмид – эдакий образец деревенской добродетели, – пояснил Троллингер. – Он настолько понравился господину Мартинели, что тот пользовался его услугами в Шпице, привез сюда, а перед больницей отправил обратно в Шпиц, чтобы тот расплатился по счетам и закрыл дом. Ну, поскольку господин Мартинели лишь в определенной степени доверялся мне… – Троллингер трубно хохотнул, чем-то напомнив фагот. – Не сомневаюсь. Все так и есть. Мартинели уверял меня, что прекрасно разбирается в людях. И, я думаю, это его дело.
– А как вам самому показался этот образчик добродетели, доктор? – Граф свободно откинулся на жесткую спинку кресла в позе человека, получающего удовольствие от разговора. Он вытащил портсигар. Троллингер взял со стола пачку сигарет, и Граф протянул ему зажженную спичку.
– Не берусь судить о людях подобного типа, – несколько раз затянувшись, после паузы ответил Троллингер. – Я просто не знаю их. Шмид казался мне спокойным, несколько суровым, неудачливым крестьянином или торговцем, который долго жил один. Очень независим, в современном, вульгарном смысле этого слова. Абсолютно раскован. И непостижимо предан Мартине-ли… Вероятно, сейчас он еще там, в Шпице – ждет известия о смерти Мартинели. Я не скрывал от него, что развязка не за горами, и не сомневаюсь, парень считает своим долгом дождаться похорон. Когда они состоятся, не знаю.
– В бюро Галлер нам сказали, что церемония намечена на послезавтра. – Граф наблюдал за кольцами дыма от своей сигареты. – Интересно, знаете ли, насколько большим могло оказаться влияние Шмида… на завещание Мартинели. Говорят, подобные люди наследуют кучу денег, подчас оказываясь главными наследниками.
– Насколько я знаю, Мартинели не переписывал завещание. Как-то раз он вспомнил о своих двоюродных братьях – живут, кажется, в Монтре – и пошутил, что в его завещании именно на них не хватило места. Господин Мартинели не мог потерять голову из-за слуги, которого сам нанял.
– Вам не кажется странным, что он не общался с этими родственниками и даже не хотел, чтобы их уведомили о его смерти?
Троллингер слегка поерзал в кресле.
– Может, он дал распоряжение своему банку? Я, право, об этом ничего не знаю. В тот день… в тот день, когда господин Мартинели отправился в больницу, его посетил представитель банка кантона Женева.
– В банке знали, что он умирает?
– Надо полагать.
Поражало, что доктор Троллингер – человек, судя по всему, далеко не робкого десятка – безропотно и скромно перенес этот своеобразный допрос.
Граф поднялся с кресла.
– Не провожайте, доктор. И большое спасибо за рассказ. Я все перескажу госпоже Шафер, думаю, она останется довольна. И ее долг по отношению к знакомому – уверяю вас, она питала к господину Мартинели самые добрые чувства и сожалеет о его безвременной кончине – можно считать выполненным.
Троллингер поднял глаза на гостя.
– Я не совсем понимаю, – произнес он, – как они встретились. По тому, что говорил Мартинели, и насколько я сам это знаю, уже в Шпице он страдал от слабости. Я хочу сказать, что он безвылазно сидел дома.
