– Да, господин Мартинели относится к своему ближайшему будущему без тени волнения. – Казалось, Шмид развеселился еще больше.

– Просто хочу оставить достаточно денег. Пусть меня похоронят на нашем семейном участке на кладбище в Шпице, что под Туном. Я совсем недавно улаживал дела, связанные с неследством моего покойного дядюшки. Вот потеха, – он рассмеялся. – Наследство состояло из старого дома да счета в банке, которого хватило лишь на похороны. Умный старик. Жил на ренту. У меня ренты нет, но здесь в банке есть копия моего завещания. Оригинал хранится в моем банке в Женеве. – Больной повернул голову на подушке. – Если на моем счету что-нибудь останется, пусть потратят на благотворительность.

Тролингер поднял глаза на Шмида и смотрел на него, не переставая, пока тот не убрал руки со спинки кровати и не вышел из комнаты. Выждав мгновение и полагая, что Шмид удалился на достаточное расстояние, доктор тихо заговорил:

– Господин Мартинели.

– Да? – Больной не шелохнулся.

– Вероятно, все же кого-то следует известить.

– Я же сказал: у меня никого нет.

– Никого?

– Абсолютно.

– И даже в Женеве?

– Только деловые знакомства.

– И в Шпице?

Помолчав, Мартинели ответил:

– В Шпиц я ездил только из-за наследства. Тогда я здорово удивился, что дядя оставил мне свой старый дом. Я же говорил вам, доктор, – та ветвь нашей семьи, что поселилась в Шпице, уже вся вымерла. У меня нет ни единой родной души, кроме двоюродных братьев, живущих не то в Монтре, не то где-то поблизости. Если они еще не умерли, конечно. Я не видел их с детства, с тех пор, как гостил у них как-то летом. В моем завещании их нет, – добавил он, усмехнувшись. – Не думаю, что они приедут сюда, на север, на мои похороны. Хочу вас заверить, что и я в Монтре по такому поводу не отправился бы.

Тролингер сидел молча, положив массивные руки на колени.

– Это большая ответственность, – произнес он через минуту.

Мартинели повернулся к нему лицом.

– В чем?

– Если вы забыли о ком-то и этот кто-то спросит, почему его не уведомили…

– Я никого не забыл. Видите ли, мне нравится одиночество.

Взгляд Мартинели скользнул мимо собеседника куда-то в неведомые дали пространства и времени.

– Меня не беспокоит, что я умру в больничной палате. Полагаю, люди имеют право умереть так, как они хотят – если это возможно, конечно. Вы не докучали мне, доктор, и я вам за это благодарен. Я не стану вносить изменения в свое завещание. Оно было составлено много лет назад, и менять что-либо слишком хлопотно – особенно теперь. Но я заплачу вам две тысячи франков наличными – тысячу сегодня, до того, как мы отправимся в больницу. А Шмид вручит вам вторую тысячу после моей смерти.

Тролингер выпрямился в своем кресле. Его бледное лицо словно окаменело; короткопалые кисти самопроизвольно сжались в кулаки. Он сцепил руки и принялся медленно вертеть большими пальцами. После долгой паузы он изрек:

– Я не имею права на гонорар в две тысячи франков, господин Мартинели.

– Права? Нет. Разве дело в праве? Дело в моем к вам уважении. Вы поставили верный диагноз и сказали мне правду, когда я попросил вас об этом. В течение двух недель вы возились со мной; устроили меня в больницу. Вы заботились о том, чтобы, так или иначе, была выполнена моя последняя воля и прочие распоряжения. Сколько я вам заплачу, это мое дело, и оно больше никого не касается.

Тролингер откашлялся.

– Никого, кроме Шмида.

– О Шмиде не беспокойтесь. Я ему вполне доверяю. Вероятно, вы просто плохо знаете людей такого типа?

– Вы подобрали его в Туне.

– Но не на улице же! Я расскажу вам, как все произошло. Я приехал на север по просьбе банка в Туне, где мой покойный дядя хранил деньги. Я был его единственным душеприказчиком. Старика я и в глаза не видел, но, возможно, он питал некие сентиментальные чувства к последнему отпрыску старшей ветви семьи. По объявлению в газете 28 мая я остановился в Берне и снял на лето эти апартаменты. Осенью я собирался вернуться в Женеву, а пока немного пожить на севере. Я собирался посмотреть город, но это занятие мне очень быстро наскучило… Я поездил немного по окрестностям и прибыл в Тун… Постойте, когда это было… 15 июня. Там я узнал, что Шпиц находится милях в пяти к востоку, в живописной бухточке. А Шмид оказался на вокзале – сидел в старинной колымаге и ждал клиентов. Я удивился, но таксомоторов не было, и я позволил парню отвезти в Шпиц и себя, и чемодан. Мы поговорили. Он показался мне довольно занятным. Человек – перекати-поле. Абсолютно доволен собой. Приторговывал собственными поделками, но, понятное дело, конкурировать с мастерами не смог и разорился… Дом моего дяди располагался в двух милях к северу от Шпица… Препаршивый городишко, скажу я вам. Кроме замка и видов на озеро с горами и смотреть нечего, а я не любитель ни древностей, ни красот природы. И пришлось бы мне мучиться в так называемом городском отеле, если бы не Шмид. Благодаря ему я обосновался в родовой берлоге. Шмид оказался мастером на все руки и готовил для меня, как настоящий повар. Вскоре я начал чувствовать себя слабым и больным, и он окружил меня трогательной заботой: покупал провизию, привозил газеты и книги. Я жил в комфорте и неге… Сейчас мне очень приятно вспоминать этот фрагмент своей жизни, доктор, – беззаботное, спокойное время… А как хорошо было там, на озере, в окружении невозмутимых гор! За эти недели я хорошо изучил характер Шмида. Он честный человек.

Тролингер промолчал, глядя на больного из-под прищуренных век.

– Затем я свалился… Это произошло 3-го июля, как вы знаете. Шмид сообщил сюда, что мы приезжаем, и 6-го пополудни привез меня в Берн. Я без сил рухнул в постель, а он кинулся на поиски врача и первой увидел на улице вашу вывеску. Да, старина Шмид… Он возился со мной как преданная нянька – и там, и здесь. А сегодня вечером он отправится в Шпиц – надо закрыть старый дом, уплатить по счетам – я подготовил ему целый список. А после похорон он передаст вам вторую тысячу.

– Весьма обязан, – буркнул доктор.

– Это я вам обязан. Хотел бы я знать, – сказал Мартинели, слегка улыбаясь, – что теперь будет со Шмидом. Готов поклясться, что он не угомонится, чем бы ни занялся. Ему, как и мне, за сорок – слишком поздно менять привычный образ жизни. По крайней мере, я не стал бы отказываться от своих привычек, даже если бы от этого зависела моя жизнь. – Тролингер бросил быстрый взгляд на больного – тот безмятежно смотрел в потолок и мечтательно продолжал: – Вероятно, попробует свои силы в качестве проводника где-нибудь на перевалах, – он усмехнулся. – Или просто сгинет с лица земли. Впрочем, об этих уроженцах германоязычных районов ничего нельзя сказать наверняка. Даже их манеры не поддаются никакому объяснению – самые простодушные часто кажутся холодными и высокомерными.

– А в Шпице кто-нибудь сможет проконтролировать действия вашего Шмида, господин Мартинели?

– Да там его все как облупленного знают! Кроме того, агент по продаже недвижимости присмотрит за домом до и после появления Шмида, поскольку я решил выставить на продажу эту рухлядь. Не удерет же Шмид с печками дяди Конрадуса! Да и дом, конечно же, никто не купит. Он просто развалится. Ферма и сад запущены, вода подается ручным насосом, и канализации нет.

– Хорошо. Вам лучше знать. – Доктор наклонился, взял саквояж, который так и не пришлось открывать, и встал. Помедлив, он, наконец, бесстрастно изрек: – Ни вы, ни я не склонны к сентиментам. Но позвольте мне сказать, что когда наступит мой черед, я надеюсь вести себя так же мужественно, как и вы.

– Мужественно? – переспросил Мартинели, покосившись на доктора, затем протянул руку к небольшому радиоприемнику, стоявшему на полке прикроватного столика и покрутил ручку настройки. – Что ж, откровенность за откровенность, – проговорил Мартинели и подождал, пока не зазвучала мелодия, исполняемая оркестром струнных; послушав немного, убавил громкость и откинулся на подушку. – В своей жизни я совершил массу ошибок и глупостей, но при этом никогда не противился судьбе и безропотно сносил все ее удары. Сейчас я повержен, но могло быть и хуже.