У нас военный переворот.

На улицах всякий хлам:

Окурки, гильзы, стекло. Народ

Сидит по своим углам.

Вечор, ты помнишь, была пальба.

Низложенный кабинет

Бежал. Окрестная голытьба

Делилась на «да» и «нет».

Три пополудни. Соседи спят.

Станции всех широт

Стихли, усталые. Листопад.

В общем, переворот.

Сегодня тихо, почти тепло.

Лучи текут через тюль

И мутно-солнечное стекло,

Спасшееся от пуль.

Три пополудни. То ли режим,

То ли всяк изнемог

И отсыпается. Мы лежим,

Уставившись в потолок.

Собственно, мы уже за чертой.

Нас уже как бы нет.

Три пополудни. Свет золотой.

Это и есть тот свет.

Вчера все кончилось: детский плач,

выстрелы, вой старух…

Так после казни стоит палач

И переводит дух.

Полная тишь, голубая гладь,

Вязкий полет листвы…

Кто победил – еще не понять:

Ясно, что все мертвы.

Так завершается большинство

штурмов, штормов, атак.

Мы ли не знаем, после чего

Тоже бывает так?

Миг равновесья. Лучи в окно.

Золото тишины.

Палач и жертва знают одно,

в этом они равны.

Это блаженнейшая пора:

пауза, лень, просвет.

Прежняя жизнь пресеклась вчера,

Новой покуда нет.

Клены. Поваленные столбы.

Внизу не видно земли:

Листья осыпались от стрельбы,

Дворника увели.

Полная тишь, золотая лень.

Мы с тобой взаперти.

Может быть, это последний день:

завтра могут прийти.

Три пополудни. Полный покой,

Точка, верхний предел.

Чуть прикасаясь к руке рукой,

но не сближая тел,

влажной кожей на простыне

И к потолку лицом…

Три пополудни. Тень на стене:

ветка с одним листом.

Снарядный ящик разбит в щепу:

вечером жгли костры.

Листовки, брошенные в толпу,

Белеют среди листвы.

Миг равновесия. Апогей.

Детское «чур-чура».

Все краски ярче, и тень теплей,

Чем завтра и чем вчера.

Что-то из детства: лист в синеве,

Квадрат тепла на полу…

Складка времени. Тетиве

Жаль отпускать стрелу.

Так качели порой, грозя

Качнуться вокруг оси,

вдруг зависают: дальше нельзя.

Так иногда весы,

Дрожа, уравниваются. Но

Опять качнуться грозят.

Верхняя точка. А может, дно.

Дальше – только назад.

Скамейка с выломанной доской.

Выброшенный блокнот.

Город – прогретый, пыльный, пустой,

нежащийся, как кот.

Верхняя точка. А может, дно.

Золото. Клен в окне.

Что ты так долго глядишь в окно?

Хватит. Иди ко мне.

В теле рождается прежний ток,

Клонится милый лик,

Пышет щекочущий шепоток,

Длится блаженный миг.

Качество жизни зависит не –

Долбанный Бродский! – от

Того, устроилась ты на мне,

Или наоборот.

Дальше – смятая простыня,

Быстрый, веселый стыд…

Свет пронизывает меня.

Кровь в ушах шелестит.

Стена напротив. След пулевой

На розовом кирпиче.

Рука затекает под головой.

Пыль танцует в луче.

Вчера палили. Соседний дом

Был превращен в редут.

Сколько мы вместе, столько и ждем,

Пока за нами придут.

Золото. Клен. Тишина таит

Пристальный свой расчет.

Нынче – отсрочка. Время стоит.

Завтра все потечет.

В небе застыли остатки крон.

День ползет под уклон.

Золото. Клен. Равновесье. Клен.

Красная лужа. Клен.

В темных подвалах бренчат ключи

От потайных дверей.

К жертвам склоняются палачи

С нежностью лекарей.

Три пополудни. Соседи спят

И, верно, слышат во сне

Звонка обезумевшего раскат.

Им снится: это ко мне.

Когда начнут выдирать листы

Из книг и трясти белье,

Они им скажут, что ты есть ты

И все, что мое, – мое.

Ты побелеешь, и я замру.

Как только нас уведут,

Они запрут свою конуру

И поселятся тут.