«Оставь меня с собой на пять минут…» Оставь меня с собой на пять минут – Вот тут, Где шмель жужжит и старец рыбу удит, Где пруд и сквер, А не в какой-нибудь из адских сфер, Где прочих собеседников не будет. Оставь меня с собой на пять минут. Сойдут Потоки страхов, сетований, жалоб – И ты услышишь истинную речь. «Дать стечь» – Молоховец сказала б. У Петрушевской, помню, есть рассказ – Как раз О том, как одинокий паралитик Встречает всех угрюмым «мать-мать-мать», И надо ждать, Покуда жалкий гнев его не вытек. Потом Он мог бы поделиться опытом Зажизненным, который в нем клокочет, – Минут пятнадцать надо переждать. Пусть пять. Но ждать никто не хочет. …Сначала, как всегда, смятенье чувств. Я замечусь, Как брошенная в комнате левретка. Мне трудно вспомнить собственный язык. Отвык. Ты знаешь сам, как это стало редко. Так первая пройдет. А на второй Слетится рой Воспоминаний стыдных и постылых. Пока они бессмысленно язвят, Придется ждать, чтоб тот же самый взгляд Размыл их. На третьей я смирю слепую дрожь. Хорош. В проем окна войдет истома лета. Я медленно начну искать слова: Сперва – Все о себе. Но вытерпи и это. И на четвертой я заговорю К царю Небесному, смотрящему с небес, но – Ему не надо моего нытья. Он больше знает о себе, чем я. Неинтересно. И вот тогда, на пятой, наконец – Творец, Отчаявшись услышать то, что надо, – Получит то, зачем творил певца. С его лица Исчезнут скука и досада. Блаженный лепет летнего листа. Проста Просодия – ни пыла, ни надрыва. О чем – сказать не в силах, видит Бог. Когда бы мог, Мне б и пяти минут не надо было. На пять минут с собой меня оставь. Пусть явь Расступится – не вечно же довлеть ей. Побудь со мной. Мне будет что сказать. Дай пять! Но ты опять соскучишься на третьей. «В полосе от возраста Тома Сойера…»
В полосе от возраста Тома Сойера До вступленья в брак Я успел заметить, что все устроено, Но не понял – как. Примеряя нишу Аники-воина И сердясь на чернь, Я отчасти понял, как все устроено, Но не знал – зачем. К тридцати годам на губах оскомина. Разогнав гарем, Я догнал, зачем это все устроено, Но не понял – кем. До чего обычна моя история! Самому смешно. Наконец я знаю, кем все устроено, Но не знаю – что. Чуть завижу то, что сочту структурою, – Отвлечется взгляд На зеленый берег, на тучу хмурую, На Нескучный сад. Оценить как должно науку чинную И красу систем Мне мешал зазор меж любой причиною – И вот этим всем. Да и что причина? В дошкольном детстве я, Говоря честней, Оценил чрезмерность любого следствия По сравненью с ней. Наплясавшись вдоволь, как в песне Коэна, Перейдя черту, Я не стану думать, как все устроено, А припомню ту Панораму, что ни к чему не сводится, Но блестит, – И она, как рыцарю Богородица, Мне простит. Мост И все поют стихи Булата На этом береге высоком… Ю. Мориц На одном берегу Окуджаву поют И любуются вешним закатом, На другом берегу подзатыльник дают И охотно ругаются матом. На одном берегу сочиняют стихи, По заоблачным высям витают, – На другом берегу совершают грехи И совсем ничего не читают. На другом берегу зашибают деньгу И бахвалятся друг перед другом, И поют, и кричат, а на том берегу Наблюдают с брезгливым испугом. Я стою, упираясь руками в бока, В берега упираясь ногами, Я стою. Берега разделяет река, Я как мост меж ее берегами. Я как мост меж двумя берегами врагов И не знаю труда окаянней. Я считаю, что нет никаких берегов, А один островок в океане. Так стою, невозможное соединя, И во мне несовместное слито, Потому что с рожденья пугали меня Неприязненным словом «элита», Потому что я с детства боялся всего, Потому что мне сил не хватало, Потому что на том берегу большинство, А на этом отчаянно мало. Первый берег всегда от второго вдали, И, увы – это факт непреложный. Первый берег корят за отрыв от земли – Той, заречной, противоположной. И когда меня вовсе уверили в том (А теперь понимаю, что лгали) – Я шагнул через реку убогим мостом И застыл над ее берегами. И все дальше и дальше мои берега, И стоять мне недолго, пожалуй, И во мне непредвиденно видят врага Те, что пели со мной Окуджаву. Одного я и вовсе понять не могу И со страху в лице изменяюсь: Что с презреньем глядят на чужом берегу, Как шатаюсь я, как наклоняюсь, Как руками машу, и сгибаюсь в дугу, И держусь на последнем пределе, – А когда я стоял на своем берегу, Так почти с уваженьем глядели. |
