Опережай в игре на четверть хода,

На полный ход, на шаг, на полшага,

В мороз укройся рубищем юрода,

Роскошной жертвой превзойди врага,

Грозят тюрьмой – просись на гильотину,

Грозят изгнаньем – загодя беги,

Дай два рубля просящему полтину

И скинь ему вдогонку сапоги,

Превысь предел, спасись от ливня в море,

От вшей – в окопе. Гонят за Можай –

В Норильск езжай. В мучении, в позоре,

В безумии – во всем опережай.

Я не просил бы многого. Всего-то –

За час до немоты окончить речь,

Разрушить дом за сутки до налета,

За миг до наводнения – поджечь,

Проститься с девкой, прежде чем изменит,

Поскольку девка – то же, что страна,

И раньше, чем страна меня оценит,

Понять, что я не лучше, чем она;

Расквасить нос, покуда враг не тронет,

Раздать запас, покуда не крадут,

Из всех гостей уйти, пока не гонят,

И умереть, когда за мной придут.

Сиятельный август, тончайший наркоз.

В саду изваянье

Грустит, но сверкает. Ни жалоб, ни слез –

Сплошное сиянье.

Во всем уже гибель, распад языка,

Рванина, лавина, –

Но белые в синем плывут облака

И смотрят невинно.

Сквозь них августовское солнце палит,

Хотя догорает.

Вот так и душа у меня не болит –

Она умирает.

Осень пахнет сильной переменой –

И вовне, и хуже, что во мне.

Школьникам эпохи безвременной

Хочется погибнуть на войне.

Мечется душа моя, как будто

Стыдно ей привычного жилья.

Жаль, что не дотягивать до бунта

Не умеем Родина и я.

Надо бы меняться по полшага,

Чтобы не обваливаться враз.

Всякий раз взрывается полшара,

Как терпенье кончится у нас.

Все молчит в оцепененье чудном.

Кастор с братом дремлют на посту.

Гастарбайтер с гаденьким прищуром

Выметает ломкую листву.

Августейший воздух загустевший

Разгоняет пришлая метла,

Разметая в жизни опустевшей

Место, чтобы сжечь ее дотла.

Будет все, как водится при взрыве –

Зов сирены, паника родни,

Зимние, голодные и злые,

Оловом окрашенные дни.

Но зато рассвета багряница,

Оторопь сучья и дурачья,

Сладость боя, свежесть пограничья –

Нищая земля, еще ничья!

Все, что было, рухнет в одночасье.

Новый свет ударит по глазам.

Будет это счастье иль несчастье?

Рай в аду, вот так бы я сказал.

И от этих праздников и боен

Все сильней душа моя болит,

Как страна, в которую не встроен

Механизм ротации элит.

Люблю тебя, военная диорама,

Сокровище приморского городка,

Чей порт – давно уже свалка стального хлама,

Из гордости не списанного пока.

Мундир пригнан, усы скобкой, и все лица

Красны от храбрости и счастья, как от вина.

На горизонте восходит солнце Аустерлица,

На правом фланге видны флеши Бородина.

Люблю воинственную живость, точней – свежесть.

Развернутый строй, люблю твой строгий, стройный вид.

Швед, русский, немец – колет, рубит, скрежет,

И даже жид чего-то такое норовит.

Гудит барабан, и флейта в ответ свистит и дразнится.

Исход батальи висит на нитке ее свистка.

– Скажи, сестра, я буду жить? – Какая разница,

Зато взгляни, какой пейзаж! – говорит сестра.

Пейзаж – праздник: круглы, упруги дымки пушек.

Кого-то режет бодрый медик Пирогов.

Он призывает послать врагу свинцовых плюшек

И начиненных горючей смесью пирогов.

На правом фланге стоит Суворов дефис Нахимов,

Сквозь зубы Жуков дефис Кутузов ему грубит,

По центру кадра стоит де Толли и, плащ накинув,

О чем-то спорит с Багратионом, но тот убит.

Гремит гулко, орет браво, трещит сухо.

Японцы в шоке. Отряд китайцев бежит вспять.

Бабах слева! бабах справа! Хлестнул ухо

Выстрел, и тут же ему в ответ хлестнули пять.

На первом плане мы видим подвиг вахмистра Добченко:

Фуражка сбита, грудь открыта, в крови рот.

В чем заключался подвиг – забыто, и это, в общем-то,

Не умаляет заслуг героя. Наоборот.

На среднем плане мы видим прорыв батареи Тушина,

Тушин сидит, пушки забыв, фляжку открыв.

Поскольку турецкая оборона и так разрушена,

Он отказался их добивать, и это прорыв.

На заднем плане легко видеть сестру Тату –

Правее флешей Бородина, левей скирд.

Она под вражеским огнем дает солдату:

Один считает, что наркоз, другой – что спирт.

Вдали – море, лазурь зыби, песок пляжей,

Фрегат «Страшный» идет в гавань: пробит ют.

Эсминец «Наш» таранит бок миноносцу «Вражий»,

А крейсер «Грек» идет ко дну, и все поют.

Свежесть сражения! Праздник войны! Азарт свободы!

Какой блеск, какой густой голубой цвет!

Курортники делают ставки, пьют воды.

Правее вы можете видеть бар «Корвет».

Там к вашим услугам охра, лазурь, белила,

Кровь с молоком, текила, кола, квас,

Гибель Помпеи, взятие Зимнего, штурм Берлина,

Битва за Рим: в конечном итоге все для вас.

Вот так, бывало, зимой, утром, пока молод,

Выходишь из дома возлюбленной налегке –

И свежесть смерти, стерильный стальной холод

Пройдет, как бритва, по шее и по щеке.

«Пинь-пинь-тарарах!» – звучит на ветке. Где твое жало,

Где твоя строгость, строгая госпожа?

Все уже было, а этого не бывало.

Жизнь – духота. Смерть будет нам свежа.