«Ведь прощаем мы этот Содом…» Ведь прощаем мы этот Содом Словоблудья, раденья, разврата – Ибо знаем, какая потом За него наступила расплата. Им Отчизна без нас воздает. Заигравшихся, нам ли карать их – Гимназистов, глотающих йод И читающих «Пол и характер», Гимназисток, курсисток, мегер, Фам фаталь – воплощенье порока, Неразборчивый русский модерн Пополам с рококо и барокко. Ведь прощаем же мы моветон В их пророчествах глада и труса, – Ибо то, что случилось потом, Оказалось за рамками вкуса. Ведь прощаем же мы Кузмину И его недалекому другу Ту невинную, в общем, вину, Что сегодня бы стала в заслугу. Бурно краток, избыточно щедр, Бедный век, ученик чародея Вызвал ад из удушливых недр И глядит на него, холодея. И гляжу неизвестно куда, Размышляя в готическом стиле – Какова ж это будет беда, За которую нас бы простили. «Смерть не любит смертолюбов…» Смерть не любит смертолюбов, Призывателей конца. Любит зодчих, лесорубов, Горца, ратника, бойца. Глядь, иной из некрофилов, С виду сущее гнилье, Тянет век мафусаилов – Не докличется ее. Жизнь не любит жизнелюбов, Ей претит умильный вой, Пухлость щек и блеск раструбов Их команды духовой. Несмотря на всю науку, Пресмыкаясь на полу, Все губами ловят руку, Шлейф, каблук, подол, полу. Вот и я виюсь во прахе, О подачке хлопоча: О кивке, ресничном взмахе, О платке с ее плеча. Дай хоть цветик запоздалый Мне по милости своей – Не от щедрости, пожалуй, От брезгливости скорей. Ах, цветочек мой прекрасный! Чуя смертную межу, В день тревожный, день ненастный Ты дрожишь – и я дрожу, Как наследник нелюбимый В неприветливом дому У хозяйки нелюдимой, Чуждой сердцу моему. «Все эти мальчики, подпольщики и снобы…» Все эти мальчики, подпольщики и снобы, Эстеты, умники, пижончики, щенки, Их клубы тайные, трущобы и хрущобы, Ночные сборища, подвалы, чердаки, Все эти девочки, намазанные густо, Авангардисточки, курящие взасос, Все эти рыцари искусства для искусства, Как бы в полете всю дорогу под откос, Все эти рокеры, фанаты Кастанеды, Жрецы Кортасара, курящие «Житан», Все эти буки, что почитывали Веды, И «Вехи» ветхие, и «Чайку Джонатан», Все эти мальчики, все девочки, все детство, Бродяги, бездари, немытики, врали, Что свинство крайнее и крайнее эстетство Одной косичкою беспечно заплели, Все эти скептики, бомжи-релятивисты, Стилисты рубища, гурманчики гнилья, С кем рядом правильны, бледны и неказисты Казались прочие – такие, как хоть я, – И где теперь они? В какой теперь богине Искать пытаются изъянов и прорех? Иные замужем, иные на чужбине, Иные вымерли – они честнее всех. Одни состарились, вотще перебродили, Минуя молодость, шагнув в убогий быт, Другие – пленники семейственных идиллий, Где Гессе выброшен и Борхес позабыт. Их соблазнители, о коих здесь не пишем, В элиту вылезли под хруст чужих костей И моду делают, диктуя нуворишам, Как надо выглядеть и чем кормить гостей. Где эти мальчики и девочки? Не слышно. Их ночь волшебная сменилась скукой дня, И ничегошеньки, о Господи, не вышло Из них, презрительно глядевших на меня. Се участь всякого поклонника распада, Кто верит сумраку, кому противен свет, Кому ни прочности, ни ясности не надо, – И что, ты рад, скажи? Ты рад, скажи? О нет, Да нет же, Господи! Хотя с какою злобой На них я пялился, подспудно к ним влеком, – И то, в чем виделся когда-то путь особый, Сегодня кончилось банальным тупиком! Ну что же, радуйся! Ты прав с твоею честной, Серьезной службою – со всем, на чем стоял. А все же верилось, что некий неизвестный Им выход виделся, какой-то смысл сиял! Ан нету выхода. Ни в той судьбе, ни в этой. Накрылась истина, в провал уводит нить. Грешно завидовать бездомной и отпетой Их доле сумрачной, грешней над ней трунить. Где эти мальчики, где девочки? Ни рядом, Ни в отдалении. А все же и сейчас Они, мне кажется, меня буравят взглядом, Теперь с надеждою: хоть ты скажи за нас! С них спроса нет уже. В холодном мире новом Царит безвременье, молчит осенний свет, А ты, измученный, лицом к лицу со словом Один останешься за всех держать ответ. Песенка о моей любви На закате меркнут дома, мосты И небес края. Все стремится к смерти – и я, и ты, И любовь моя. И вокзальный зал, и рекламный щит На его стене – Все стремится к смерти, и все звучит На одной волне. В переходах плачется нищета, Изводя, моля. Все стремится к смерти – и тот, и та, И любовь моя. Ни надежд на чье-нибудь волшебство, Ни счастливых дней – Никому не светит тут ничего, Как любви моей. Этот мир звучит, как скрипичный класс, На одной струне, И девчонка ходит напротив касс От стены к стене, И глядит неясным, тупым глазком Из тряпья-рванья, И поет надорванным голоском, Как любовь моя. |
