— Мне не привыкать, — рассмеялся мой возлюбленный. — Минос, пойми же, это ты полагал, что мы в разлуке. Но неужели ты думал, что я могу просто так оставить тебя? И разве такое возможно — подумать, будто я могу не любить тебя, что бы с тобой ни случилось?

Руки его нежно заскользили по моим плечам, и я почувствовал на своей щеке его дыхание:

— И ты зря полагаешь, что я могу посмеяться над тобой. Да, ты походил на старика — в тот миг, когда поднялся и поспешил навстречу Ариадне. Вот тогда ты был старик, дряхлый старик, клянусь чревом матери моей, Персефоны! Сгорбленный, и ноги волочил по полу, и руки у тебя тряслись.

Он наклонился ко мне, и его щека почти коснулась моей:

— И в сердце моем родилась такая нежность, которой я не знал ранее. Ты — словно вино, Минос, с годами становишься все лучше.

Я зябко повел плечами и отвел его руки:

— Наша любовь была давно и она подобна прошлогоднему солнцу. Когда-то оно грело, но воспоминания о нем не помогут в пору зимних дождей. Я благодарен тебе за то, что ты был, и готов до конца своей жизни приносить тебе щедрые жертвы за спасение от смерти моей дочери. Но пути наши идут розно. У тебя свои дела, и тебе нет дела до моих забот.

Лиэй не обиделся, лишь задумчиво покачал головой:

— Как знать… Я не стал бы так поспешно отвергать мое участие, Минос.

Он поднялся с кресла, подошел ко мне и снова осторожно обнял за плечи.

— Дивуносойо! — с отчаянием выкрикнул я. — Ты вправду со мной, или я снова разговариваю с ойнойей? Может быть, Ате играет моими волосами?

— Ты хочешь других доказательств? — прошептал он, отыскивая губами мои губы.

. . . . . . . . . . . . .

Меня разбудил птичий гомон и солнечный свет: я проспал дольше обычного. Лиэй лежал рядом, лениво, как большая кошка, поигрывая моими волосами. Моя голова покоилась на его руке, и я чувствовал, как пульсирует кровь в его венах.

Я опустил ресницы, пытаясь снова связать в единое целое рассыпающиеся знаки недавнего блаженства: тепло и запах его тела, прикосновения рук и губ, прерывистое дыхание, солоноватый вкус на губах…

— Ты уже не спишь? — лениво промурлыкал Лиэй.

Вместо ответа я лишь подвинулся к нему ближе, прижался к его теплому боку. Мне не хотелось вставать. Снова надевать на себя личину невозмутимого, сильного, многомудрого царя, идти в совет, обдумывать грядущую войну, показывать, что дух мой силен и несгибаем, словно добрый бронзовый клинок…

Рядом с Лиэем я могу быть слабым и не бояться вызвать презрение, получить удар в спину. С кем еще я могу позволить себе такую роскошь? Есть ли то место, где можно быть только собой? Для меня — вот оно, на груди моего возлюбленного.

— Ты так радостно улыбаешься, Минос. О чем ты сейчас думаешь?

Я смутился.

— Ни о чем…

О, златоволосая Афродита Урания, прекраснейшая из богинь, ты благосклонна ко мне, раз позволила на исходе жизни снова обрести счастье!

— Мне кажется, я знаю, как помочь Ариадне, — произнес Лиэй, садясь и откидывая назад светлые волосы. — Конечно, это не исцелит язвы в душе твоей дочери, но, во всяком случае, покажет всем и каждому, что ни твоей, ни ее чести не нанесено урона.

— Не нанесено урона чести женщины, которая самовольно бежала с мужчиной, а он бросил ее? — скривил я губы в невеселой усмешке.

— Бросил не по своей воле! — азартно блеснув глазами, воскликнул Дионис.

Я не понял его замысла:

— Хотел бы я знать, по чьей же?

— По моей, — спокойно произнес Дивуносойо. — Это я, Дионис, сын Зевса, олимпийский бог, приказал ему оставить царевну на Наксосе — потому, что полюбил ее!

— Кто в это поверит? — хмыкнул я.

— Всякий — после того, как Ариадна станет моей женой, — отозвался Лиэй. — Отдай мне свою дочь.

Мне не пришло в голову столь простое решение. Был ли у Ариадны лучший выход? Стать женой бога, и какого бога!!! Мне ли не знать, сколь хорошо рядом с ним! Тем более, я скоро умру… Умру, оставив Ариадну в заботливых руках Диониса. Вот только одна мысль, словно крохотный уголечек, обожгла мне сердце: мне приходилось делить моего Дивуносойо с другими, но никто из них не был столь дорог моему сердцу, как Ариадна. И именно с ней мне не хотелось делить моего Дивуносойо! Ревность захлестнула меня, но, отогнав ее, я радостно воскликнул:

— Да, лучшего я и не желал бы! Но отчего ты не сказал мне об этом вчера, когда я сетовал на судьбу и тревожился о дочери?

Лиэй удивленно вскинул брови:

— Да потому, что я вчера не собирался жениться на ней! Эта мысль пришла мне в голову только что!!!

Прямолинейность Лиэя иной раз причиняла мне мучения, словно остроотточенный клинок. Я переплел пальцы рук и захрустел косточками. А он беззаботно улыбнулся и продолжил:

— Я пробудился, посмотрел на тебя спящего, вспомнил, как Ариадна спала в моей хижине, и вдруг решил: я ведь могу взять твою дочь в жены и тем развязать все узлы, которые Ариадна напутала на нитях ваших жизней.

— Зачем ты мне это сказал?!

— Про что? — не сразу понял он. — Про то, что не собирался жениться? А тебе хотелось бы услышать ложь о том, как я полюбил ее, едва увидев? Разве ты бы поверил?

Лиэй смотрел мне прямо в глаза. Произнес тихо, словно размышляя вслух:

— Ты хотел бы поверить в это! Нет, Минос, я слишком люблю тебя, чтобы лгать, и я не буду убеждать тебя, что замечал во взглядах Ариадны любовь ко мне. Может быть, будучи весьма сходной с тобой нравом, она и полюбит меня так же страстно, как ты. Но для этого должно пройти время, а нам надо торопиться.

Лиэй помолчал, как мне показалось, собираясь с духом, и докончил безжалостно:

— Ариадна еще не знает, что понесла от Тесея. Но я-то знаю наверняка!

Мне стало холодно.

— Откуда тебе знать?! — воскликнул я.

— Мне это дано. Ты чувствуешь, что кто-то скоро умрет, а я — зарождение новой жизни, — спокойно произнес он.

— Почему ты не сказал об этом вчера?! — я был готов ударить его.

— Вчера меня больше заботили другие помыслы. — Лиэй обнял меня, прижал к себе — ласково, как мать, утешающая ребенка. — Но не тревожь свое сердце. Я возьму ее в жены, увезу с Крита. Я стану ей защитой от пересудов и буду заботиться о ней и ее детях. Отчего ты встревожился?

— Меня страшит брак без любви, — прошептал я, нервно стискивая пальцы.

— Может, Афродита благословит наш союз, и любовь взрастет в наших сердцах, подобно многогроздной лозе, — беспечно засмеялся Лиэй. — А если этого не случится, что же? Я — из тех мужей, которые могут подарить жене свободу. В обмен на свою собственную.

Он обнял меня:

— Почему ты полагаешь, что у нас все будет так же плохо, как у тебя с Пасифаей? Разве иные пути, отличные от тех, что ведут Ариадну ко мне, привели тебя в объятия Дексифеи? Или ты не сетовал иной раз в сердце своем, что желал бы видеть на месте Пасифаи благородную дочь Огига? Или ты не был с ней счастлив?

Я кивнул и слабо улыбнулся. Лиэй был прав. Это сейчас, когда он был подле меня, я понимал: те, другие, являлись лишь слабой заменой ему. Так младенец, до времени отлученный от материнской груди и терзаемый голодом, берет в рот тряпочку с жеваным хлебом и поневоле довольствуется ею. Что же, такие дети тоже вырастают и живут. И я прожил… Просто мне хотелось, чтобы Ариадна оказалась счастливее своего отца. Не получилось…

— Не говори Ариадне, что она беременна, — попросил Лиэй. — Ей этого не надо знать. Но поторопись со свадьбой. А я попрошу Илифию, чтобы она, насколько возможно, задержала срок родов. Тогда все поверят, что это мой ребенок. Ну же, Минос, ты слышишь, что я тебе говорю?!

Да, возлюбленный мой. Я уже успокоился. Я слышу твои слова. "Ты можешь умереть спокойно, любимый". — Ты не сказал этого, но я услышал.

Я взял его руку, прижал к щеке:

— Спасибо, Лиэй.

— Я люблю тебя.

Я скоро умру. Это так легко, когда ты счастлив.

Ариадна. (Первый год двадцать первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Тельца)