Бромий явно походил на эту ипостась своего бога.

— А каков истинный облик… — мне хотелось назвать имя другой женщины. Мой Дивуносойо был сыном Персефоны, — …сына Семелы?

Я улыбнулся, чтобы предательски дрогнувший угол рта не выдал меня.

— Все, — просто ответил Бромий. — Дионис многолик, и каждый видит в его обличии то, чего ищет. Вот ты, например, ищешь наставника, который бы вывел тебя из мира мертвых к миру живых. А Орфей искал проводника в царство мертвых. Вам обоим был нужен сын Персефоны, Загрей, Дионис Хтоний, несущий тайное знание, похожий на вино в твоем кубке, утоляющее жажду и не туманящее разум. Не так ли?

И Бромий весело посмотрел на меня лиловыми, словно виноградины, глазами. Левый глаз слегка косил. У меня дыхание перехватило. Как я мог не признать его сразу?!

— Неужели ты… — едва слышно прошептал я. — Сам?!!

— Я так и знал, что надолго маской тебя не обманешь! — ответил Бромий (Дионис? Дивуносойо? Лиэй? — я не знал теперь, как его называть), смеясь, и провел рукой по лицу. Грубоватые черты задрожали, расплылись и сквозь них проступили другие, до боли знакомые, бережно хранимые в сердце. Я уставился на него. Лиэй улыбнулся, как ни в чем не бывало взял свой кубок, отхлебнул:

— Замечательное вино. Тефринское?

— Да… — я был благодарен ему, что он продолжил разговор, словно ничего не произошло. Глупо полагать, что столько лет спустя после нашего расставания в его сердце осталось что-то, кроме воспоминаний о смешном юнце, превратившемся в нелепого старика, который все еще влюблен в вечно юного, многоликого бога.

О, Минос, сдержи свое не в меру горячее сердце, забудь о былом! Вот тревоги сегодняшнего дня — займись ими. Не рушь воспоминаний, бережно хранимых на самом дне шкатулки твоей души. Они стары и хрупки, словно засохший цветок, рассыплются от неосторожного прикосновения — и не останется для тебя даже тени былого, которой ты можешь тешиться наедине с винным кувшином.

Лиэй отрезал кусок мяса от хребтины, лежавшей перед ним на каменном блюде, посмотрел на меня, укоризненно покачал головой:

— Ты снова ничего не ешь!

И добавил, глядя мне в глаза:

— Напрасно, Минос. Человек, утоливший свой голод, полон сил, а когда ты голоден, разум твой затуманен отчаянием.

Я усмехнулся и тоже занялся угощением. Есть мне не хотелось, и пока я расправлялся со своим куском мяса, Лиэй успел отдать должное и жаркому, и сыру, и медовым пирожкам. Наконец, Дионис насытился, и раб подал нам омовение для рук, поспешно унес объедки со стола и наполнил наши кубки вином из кратера.

— Ты можешь отослать рабов, великий анакт, — произнес Дионис. — Думаю, мы обойдемся без виночерпия и флейтисток.

Я покорно приказал всем удалиться, и Дионис продолжил:

— Зная тебя, Минос, полагаю, ты весь извелся от нетерпения, желая узнать о том, как я нашел твою дочь. Вряд ли я поведаю тебе многое о путях, приведших ее на Дию: твоя дочь скрытна и не стала мне рассказывать правду о том, какая судьба привела ее на мой остров. Я нашел ее в лесу. Она выбрела к моему алтарю (наверное, и на Крите крестьяне ставят такие камни в лесах и рощах, а на Наксосе их превеликое множество. Там меня чтят более других богов), упала на колени перед ним и воззвала к богам. Знаешь, я был удивлен, увидев в такой глуши женщину в столь роскошном платье, а едва она повернулась ко мне, сразу понял — это твоя дочь. Наверное, тебе не раз говорили, сколь разительно сходство между Ариадной и богоравной Европой? Я подошел к ней и заговорил. Убедившись, что я не стану злоупотреблять ее беспомощностью, Ариадна назвала свое имя и пообещала награду, если я доставлю ее к тебе. Я поклялся чревом своей матери, что помогу ей, потом взял ее на руки и отнес в свою хижину, чтобы она смогла подкрепить силы пищей и сном. А наутро мы отправились в город, чтобы сесть на первый критский корабль, идущий к родным пределам.

— И как она объяснила тебе, что с ней случилось?

— Сказала, что ее принудили покинуть твой дворец. Что афиняне под предводительством Тесея удерживали ее на корабле как заложницу и оставили на берегу, едва убедились в собственной безопасности. — Лиэй лукаво усмехнулся. — Я сделал вид, что поверил, хотя не знаю, какими путями можно было принудить царевну покинуть твой дворец. Ей не хотелось, чтобы я знал: она сама бежала из дворца. Влюбившись в Тесея, должно быть. И еще в одном я не сомневался: ты ничего не знал об этом, или даже противился этой любви.

Я только сейчас заметил, что мои пальцы выбивают частую дробь по подлокотнику, и сжал их в кулак, чтобы не выдавали моего волнения. Зачем? Лиэй, знавший меня до самого дна моей души, делал вид, что не видит следов моих волнений, словно я сидел перед ним на троне, безмолвный и неподвижный, а он говорил перед лицом анакта Крита.

— Все так. Доверься она мне — я не стал бы противиться их браку, хотя умом понимаю: они не были бы счастливы.

Лиэй вздохнул:

— Не стану скрывать: когда я вез Ариадну на Крит, то опасался, что ты велишь покарать ее, как предательницу. Но вижу, ты не схож нравом со своей матерью.

— Ты в чем-то можешь упрекнуть мою мать?! — выкрикнул я раздраженно и злобно, не сумев сдержать напряжения. Но Лиэй ничуть не смутился:

— Мне известно, что она готова была предать тебя смерти в первый год твоего царствования, ибо для нее держава всегда была важнее, чем родная кровь. Твоя дочь бежала с сыном врага…А еще мне показалось, что Катрей, сидевший подле тебя, был возмущен твоим милосердием.

Хотел ли Лиэй задеть язву в моей душе, или это вышло без умысла, но в ответ я бросил угрюмо:

— Катрей был зачат в дурное время. Может, ты слышал, что в ту пору на мне было проклятие Пасифаи, и я наполнял женское лоно не семенем, но скорпионами и змеями. Этот ублюдок точно порожден одним из этих гадов!

Дионис сокрушенно покачал головой и скривил губы в горькой усмешке:

— Похоже, из всех отпрысков твой наследник наиболее горячо любим тобой.

— Да, это так. Я с радостью бы передал власть в руки Девкалиона, если бы не знал, что узы крови не остановят Катрея на пути к власти. Его ничто не остановит!!! Тебе ведь приходилось слышать, что он чуть было не лишил жизни свою дочь Аэропу, застав ее на ложе с каким-то знатным паросцем?!

Лиэй недоуменно воздел брови:

— Вот как? Я слышал, он продал Аэропу в рабство.

— Продал, потому что рядом с ним оказался добросердечный Навплий, торговец. А собирался зашить в мешок и бросить в море. Навплий купил мою внучку за бесценок… Правда, потом позаботился о девушке, как о царевне, и нашел ей мужа — Атрея из Микен. И все же, когда до меня дошла весть, как Катрей обошелся со своим семенем… — я в гневе сжал кулаки, шумно перевел дыхание и не закончил фразы, оборвав ее на полуслове.

Потом продолжил:

— Когда-то давно жрец Аполлона сказал: Катрею суждено погибнуть от руки одного из своих детей. Теперь я верю: так и будет, тем более, что его сын Алтемен — горяч и безудержен, словно Арес или Посейдон!

Лиэй покачал головой:

— Потому дети Катрея живут на Родосе?

Я кивнул.

— Может быть, хотя бы к Алтемену и Апемосине боги будут более благосклонны, чем ко мне и Катрею…

И зачем я говорю ему об этом? Лиэю все равно. Сетующий старик утомителен… Но я продолжаю — так, словно его передо мной нет, и на столе — лишь всегдашний мой собеседник, наполненный добрым тефринским вином:

— У меня сердце сжимается от ужаса, когда я думаю, что ждет Ариадну, едва я умру. Будто мало ей горечи от предательства любимого и насмешек толпы. Осса и без того трубит, что моя дочь не нашла себе мужа не потому, что ее сердце не отозвалось на любовный призыв многих достойных мужей, а потому, что нет таких глупцов, которые взяли бы в дом потомство кносского паука, скорпиона в женском обличии!

Дионис встал, подошел ко мне, положил руки на мои плечи.

— Прости! — прошептал я. — Я становлюсь стариком, Лиэй… Ворчливым стариком, который утомляет слух гостя своими сетованиями.