— Ну, такой ответ тоже правильный, анакт Минос, — почти полностью повторяя слова отчима, произнес Инпу. — Унялась ли твоя тоска, перестало ли сердце обливаться горькими слезами?

— О, да, мудрейший из мудрых. Твои слова да запечатлятся в груди моей, словно на камне. Прими мою благодарность, Инпу, владыка Запада.

— Что же, я рад, что ты снова обрел мир в сердце своем, — ласково улыбнулся божественный шакал. — Не пристало царю брать бразды правления в свои руки, будучи удрученным. Да сопутствуют тебе боги, анакт Минос. Не забывай моих уроков и беседуй с сердцем своим, пусть оно наставляет тебя в делах твоих.

Он посмотрел на меня пристально-пристально, с отеческой любовью, а потом вдруг вздохнул:

— А ты, Минос, ещё совсем молод и глуп. И с радостью подставляешь плечи свои под тяжкий ярем. Но я не стану тебе мешать. Уши у мальчика на спине, он слушает, когда его бьют. Тебе пойдут на пользу несколько хороших ударов. Ты способный ученик и, надеюсь, со временем из тебя выйдет толк. Жизнь долгая…

И уже тая в предрассветной дымке, он произнес:

— Всегда слушай сердце свое и не поступай наперекор ему…

Минотавр

Господин мой, царь царей, величайший на суше и на море, Владыка живота и сердца моегоВозвысил меня из грязи, Поднял меня с колен. Глаза его мечут молнии — Как прекрасен господин мой, ведущий войско свое на бой! Стопы его потрясают небо и землю — Как прекрасен господин мой, предводительствующий кораблями своими! Господин мой, владыка сердца и живота моего, Взял меня из рабов, В божественной доброте своейприблизил меня к своим стопам, Велел стать пред очами своими, Вложил в мои руки палицу и булаву, Велел принести ему головы и сердца врагов его. Я с трясущимися ногами повиновался ему. Я захватил его врагов, Я уничтожил их силу, Я сокрушил их мощь! Я принес ему головы и сердца величайших мужей, И он пожрал их, как лев пожирает олененка. Господин мой, владыка живота и сердца моего, Затрясся от смеха, Затопал ногами от радости, Когда я пришел к нему с победой, И посадил меня за свой стол, И угощал меня со своего блюда!..Из песни Итти-Нергал-балату (Нергал-иддина), начальника личной охраны царя Крита Миноса, сына Зевса. Стихи А. Богданец.

Зевс. (Дикта. Пятый день первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Близнецов)

На склонах горы Дикты есть вход в пещеру, где некогда моя бабка Рея прятала от своего прожорливого и неукротимого супруга Кроноса новорожденного Зевса.

Именно сюда отец повелел мне явиться за мудрыми наставлениями на первое девятилетие правления. Я прибыл к подножию горы с небольшой свитой из шести гепетов. Спутники мои разбили шатры внизу, я же, захватив с собой лишь оружие, отправился наверх, петляя меж густых зарослей терновника.

Неожиданно из кустов выскочил невысокий человек, одетый в набедренную повязку из белоснежной козьей шкуры. Я схватился за рукоять меча. Но он, хотя и сжимал в могучей руке копье, не собирался нападать, и я не стал обнажать оружие. Некоторое время мы пристально рассматривали друг друга. Он был едва ли выше меня ростом, коренастый. Мышцы, крепкие, как камни, выпирали под смуглой кожей. Некрасивое, лобастое лицо, заросшее седой бородой почти до маленьких, недобрых серых глаз. Странный был у него взгляд. В нем застыла вечность.

— Кто ты, юный путник, влачащийся в одиночестве по змеистой тропе, нарушающий покой богоравных дактилей? — весьма недружелюбно спросил меня человечек. Он произносил слова, как в древних песнопениях в честь Посейдона-Потния.

Я с восхищением уставился на него. Никогда не думал, что доведется поговорить с одним из этих древних созданий. Когда моя божественная бабка Рея рожала Зевса, то, боясь привлечь криком внимание своего кровожадного супруга, пожиравшего собственных детей, вонзила пальцы в землю, и оттуда явились дактили: пять мужей и пять жен. Передо мной стоял один из принявших на руки младенца Зевса. Может, именно он научил Рею явиться к мужу своему и признаться, что она разрешилась от бремени, и, чтобы супруг не искал младенца, подать ему камень, завернутый в козьи шкуры?

Дактили сберегали моего отца до той поры, пока он не возмужал и не победил Кроноса.

— О, древний спутник олимпийских богов, ведающий тайны, недоступные смертным! — произнес я, невольно склоняясь перед жителем этих мест. — Я тот, кого позвал в эту пещеру родившийся в ней.

— Назови имя своё, дерзкий юнец, смущающий своей ременнообутой стопой покой священного места! — проскрипел дактиль.

— Зовут меня Минос, и я сын Зевса, владыки богов. Дозволь и мне узнать, как называть тебя, древний и могучий?

— В отличие от жен нашего рода, мы не таим своих прозваний. Для бессмертных и людей я — Иасий, — с достоинством ответил дактиль, недоверчиво поглядывая на меня. — Ты молод, Минос, называющий себя сыном Зевса. И ты — смертный. А чернокудрый и грозноокий Зевс, которого я воспринял на руки, едва он появился из лона матери своей, говорил: должен прийти тот, кто исторгнет власть из рук пеннокудрого быка, великого Посейдона, и благодаря кому на Крите воцарится владычество анакта богов Олимпийских. Но как может зеленый росток соперничать с могучим древом?

Он просто буравил меня взглядом, и его древние глаза напоминали бездну.

— Срок людей короток, — ответил я, без страха взирая в лицо вечности. — Ты помнишь еще Золотой век, и я кажусь тебе юнцом. Но по людским меркам я давно не юноша, а зрелый муж.

— Может статься, что твоей жизни окажется довольно, чтобы завершить начатое не тобой и не сегодня, — недоверчиво проскрипел Иасий. — Но сдается мне, что не коротковечен должен быть тот, кому удастся побороть власть потрясателя земли Посейдона и божественной змеи Бритомартис. Что же. Пойдём. Положи оружие здесь. Ему не место в святилище. И сними обувь свою, поскольку не должно ступать ногой, обутой в кожу убитых зверей в святая святых. Я дивлюсь, что ты не вспомнил об этом внизу. Тебе скорее пригодился бы теплый плащ.

Я виновато потупился. Покорно снял перевязь меча. Повесил ножны на куст. Разулся. А потом отважно доверился Иасию, поспешившему наверх.

По мере подъема почва становилась все беднее, трава реже. Мы взбирались долго, и я, торопясь за юрким провожатым, разбил ноги в кровь. Наконец, мы достигли пещеры. Дактиль повернулся ко мне и отрывисто буркнул:

— Сегодня я провожу тебя, скиптродержец Минос. Но если тебе придется вернуться сюда, то в другой раз ты пойдешь один.

И шмыгнул в провал входа. Навстречу мне пахнуло холодом и сыростью, я почувствовал мокрые, скользкие камни под ногами. Путь круто вел вниз. Иасий не стал ждать, пока мои глаза со света привыкнут к темноте. Я же, боясь потерять из вида белую шкуру на его бедрах, ничуть не сбавил хода. Он спускался легко и стремительно, прыгая по уступам с ловкостью горного козла — так быстро, что я невольно подумал, а не хочет ли злобный демон, чтобы его спутник сорвался и погиб?

Спотыкаясь и ушибаясь о камни, я едва поспевал за ним. Постепенно глаза мои привыкли к темноте, и я стал различать очертания тропы, щели и боковые ответвления в пещере. Наконец, мы оказались на самом дне, в большой зале, украшенной белыми наростами, свисавшими с потолка до пола.

— Может быть, ты и правда тот, кого мы ожидаем. Простой смертный своротил бы себе шею, — удовлетворенно подытожил дактиль. — Что же, прощай, короной увенчанный Минос, называющий себя сыном Зевса.

— И ты прощай, божественный! — склонился я, — И не гневайся на меня, что я потревожил покой твой.

Он усмехнулся и исчез в темноте пещеры.

Я, с трудом переводя дыхание, огляделся. Стены пещеры были покрыты каплями воды. В воздухе пахло сыростью и тленом. Холод, который я сперва не замечал, разгоряченный путем по жаре и стремительным спуском, начал давать о себе знать. Воистину, в безрадостном месте возрастал мой отец. С трудом верилось, что я нахожусь в святая святых Крита, ибо ни роща Бритомартис, ни храмы моего дворца на горе подле Кносса не могли сравниться по значимости с этим местом. Я благоговейно обошел пещеру, разыскивая знаки пребывания здесь своих божественных предков. Но она казалась столь дикой, будто нога бога вовек не ступала здесь. Зато следы пребывания людей — сосуды и кости многократно приносимых жертв я нашел. Равно как и кострище, слой углей в котором был столь толст и плотен, что я невольно подумал: не должен ли был и я взять с собой барана и вина для ублаготворения отца? Но он говорил мне: явись один, налегке…