Я сел на корточки, вслушиваясь в безмолвие, нарушаемое только стуком падающих со сводов капель. Безуспешно попытался согреться теплом собственного тела. Постепенно мелкая дрожь начала колотить меня. Разбитые ноги болели.

Внезапно разлившийся по пещере золотистый свет возвестил о приходе божества. Отец — в пурпурной хламиде, высокий, могучий, как молодой бык, — стоял передо мной. Юная дева в легкой одежде, подобная белому лебедю, стыдливо держась чуть поодаль, улыбалась мне. Она была так хороша собой, что красота её вызывала лишь восхищение и благоговейный трепет. И в душе моей не возникло и тени желания, пока я любовался этим нежным, как цветок яблони, лицом под ворохом золотистых кудряшек, непослушно падавших на высокий гладкий лоб. Пещера чудесно преобразилась с появлением божеств. Не вода, но яркие росписи красовались теперь на вмиг выровнявшихся стенах. Не сталактиты, но стройные белые колонны поддерживали высокие своды. Не тленом, но розовым маслом и амброзией запахло в теплом воздухе.

Я неуклюже поднялся навстречу богам, учтиво поклонился и произнес слова приветствия.

— Сын мой!!! — Зевс стремительно шагнул ко мне, лицо его сияло неподдельным счастьем. — Сын мой, любимейший из сыновей Европы! Анакт царства, величайшего и славнейшего в Ойкумене!!!

Он притянул меня к своей широкой груди, не дав склониться в почтительном приветствии, покрыл лицо и голову мою горячими поцелуями:

— Радость сердца отца своего, отважный и смелый муж, превосходящий всех смертных мужей, любимец богов олимпийских. Тот, кто воплотит мечты мои!!! Кто восславит меня на этой земле!!!

— Отец! — прошептал я, обвивая его шею руками, как в детстве. Прижался щекой к его бороде. Блаженно зажмурился, вдыхая знакомый аромат амброзии, исходивший от Зевса. Тепло его тела сразу согрело меня, и дрожь унялась. Отец тем временем насладился первой радостью встречи и, отстранив меня, внимательно окинул взглядом:

— Ты похудел за последнее время, сын мой, и выглядишь бледным и больным. Поведай мне, что так гнетёт тебя? Ты утомлен дорогой? — он заметил едва поджившие следы борьбы на моем теле и, нахмурившись, заставил меня повернуться. Сгорая от стыда, я подчинился. Отец приподнял скрывавшие мою спину кудри и недовольно пощелкал языком. — Ты словно сражался с яростной львицей!

— Всего-навсего с толпой обезумевших старух и одной молодой женщиной. Правда, не скажу, что эта женщина была слабой, — я заставил себя рассмеяться. — Но это все позади. Я не болен и бодр, как пес, которого хозяин взял на охоту.

Отец погладил меня по лицу и произнес с явным сочувствием и заботой:

— Хотел бы я верить твоим словам, но глаза говорят мне другое. Подкрепись, прежде чем мы начнем говорить с тобой. Геба, дочь моя, окажи почтение брату своему. Не возносись в гордыне, бессмертная, перед смертным, ибо ему суждено стократ возвеличить нас на этом прекрасном и изобильном острове!

Но восхитительная Геба и не думала кичиться. Всплеснув руками, она вызвала из сияния юношей, которые разостлали на мозаичном полу ковер, поставили на нем столик и два покрытых львиными шкурами кресла. Водрузили на столешницу золотое блюдо с горой жареного мяса, два украшенных чеканкой золотых кубка-канфара и кратер, в котором тут же смешали воду и вино.

— Сядь к столу, услади свое сердце едой и питьем, анакт Минос, сын Зевса, — голос девушки был как перезвон серебряного систра, её нежное, округлое лицо сияло радушием, — ибо придают они крепость членам и остроту уму. Тебе же сегодня понадобится напрячь все силы, чтобы не упустить ни слова из мудрых речей своего отца.

Я опустился на мягкую подушку, устилавшую кресло. Зевс тоже сел. Геба ловко разлила по тяжелым канфарам ароматное вино. Подала мне серебряный таз с чеканенными по кругу голубками, летавшими среди цветов, полила на руки из изящного кувшина и принесла тонкое полотно, чтобы осушить руки. Сев подле отца, я взял кубок и невольно залюбовался чеканкой, поражаясь, как проработаны до мельчайших деталей гибкие стебли лилий, большие цветы которых клонились под собственной тяжестью. Даже в Кноссе, славном своими мастерами, не видел я подобной красоты.

— Я гляжу, тебе пришлась по нраву работа божественного Гефеста, лучшего из мастеров Ойкумены? — спросил Зевс, поймав мой восхищенный взгляд. — Пожалуй, если ты и впредь будешь таким молодцом, как сейчас, я подарю тебе шлем, сделанный моим искусным сыном. В этом шлеме ты будешь прекрасен, как Аполлон.

— Где мне сравниться с сыном Латоны? Лик его подобен солнцу, — смущенно пробормотал я.

Зевс положил на тарелки куски румяного поджаренного мяса и более аппетитный с радушием хозяина подвинул мне. Сам взял кубок, с удовольствием отхлебнул из него. Я всегда завидовал его умению наслаждаться радостями жизни: едой ли, питьем, любовью. Мне, в отличие от братьев, этот отцовский дар достался в меньшей мере. Вот и сейчас меня занимали мысли о грядущем разговоре, и я едва отщипнул от своего куска.

Наконец Геба принесла кувшин с душистой водой и серебряный тазик, дабы мы могли омыть руки от жира, вновь наполнила наши кубки и скрылась в сиянии, струившимся из глубины пещеры. Отец сделал пару больших глотков, задумчиво произнес:

— Итак, сын мой, я доволен тобой. И полагаю, что ты и впредь окажешься столь же отважен и дерзок, как в Священной роще. Выслушай внимательно: это воля моя. Ты пришел в этот мир для того, чтобы подчинить Крит моей власти. Ты — сын моего духа, возлюбленный мной больше других… — Зевс перевел дыхание, взял меня за руку. Ладонь его была горяча. — Я повелеваю тебе исполнить мою волю. А это будет очень нелегко. Ты знаешь, что хоть и владею я по праву договора между нами, сыновьями Кроноса, Критом, но заносчивая Бритомартис не признает во мне господина своего. Ты должен усмирить её.

О, боги! Я не ослышался?! Отец желал, чтобы я восстал против могущественной богини, дающей жизнь и благополучие этому острову?!

— Я?! — возглас невольно сорвался с губ моих. — Но отец, я всего лишь смертный…

— Ты всего лишь мой сын! — отрезал Зевс, мгновенно становясь из благостного и радушного властным и непреклонным. — И ты сделаешь все, чтобы сломить гордыню Хозяйки острова. Ты лишишь её почета! Да не будут в царстве твоем совершаться мерзости во славу её. Или неведомо тебе, что Великой матери Бритомартис приносятся в жертву люди? Спустись в подземелья дворца: в самом сердце его ты увидишь сосуды. Загляни в них, Минос, ты найдешь там кости детей, сваренных и съеденных жрицами Диктины.

— Я слышал об этом и ранее, отец! — прошептал я враз севшим голосом. Мне хотелось ещё спросить, участвовала ли в таких обрядах моя мать, но я побоялся услышать утвердительный ответ. — Сердце моё открыто тебе и нет в нём уголка, тебе неведомого, поэтому знаешь ты, насколько эти обычаи ненавистны мне. К тому же сейчас, узнав, что происходит в священных рощах, я ощущаю ярость в груди своей, едва помыслю об этом! Но богиня могущественна и почитаема моим народом.

— Не сильнее тебя, сумевшего овладеть ею в её же доме! — с довольной усмешкой напомнил Зевс. — Что же до людей, что слепо ей преданы, то не стоит начинать с тех мест, где жрицы могущественны. Я полагаю, что ты не сможешь пойти против своего сердца, когда навстречу тебе выйдут мать и жена. Но яви силу свою и решимость в тех городах, в которых сильна рука твоя. Где много мужей, которые ненавидят власть женщин. Обопрись на чужеземцев, которые не чтят Бритомартис и не устрашатся неистовых жриц. Я знаю, в круге твоем есть такие, которым ты доверил бы и жизнь свою. Паросцы, например — воины, чьей верностью платит этот скудный дарами сестры моей Деметры остров за зерно, масло и вино Крита, что ты ежегодно посылаешь во владения Парии. Поищи союзников среди невольников, привозимых на Крит. Разве плох оказался Итти-Нергал-балату, в котором ты весьма проницательно угадал сына смертной женщины и хозяина бабилонских полей смерти — Нергала? Есть и другие. Например, среди пышноволосых ахейцев, что мчатся на остров ловить удачу, не найдя её на родной земле. Я не поручил бы тебе такого, с чем ты не справишься, Минос.