Он испытующе посмотрел на меня, его густая бровь поднялась, и лицо приобрело слегка плутоватое выражение. Я не спешил с ответом. Взял кубок, уставился в колышущуюся, бледно-розовую влагу, словно не было ничего важнее сейчас, чем игра золота кубка и бликов вина на дне его.

— Да, отец, среди рабов моих, которым я доверяю оружие, есть те, на которых могу положиться, но это безумие — возвысить чужаков, разбойный сброд и рабов перед благородными воинами Крита! — наконец возразил я. — Поверь, я потеряю любовь своих воинов! А тебе известно, как дорого далась она мне. Отец, я богато одарен тобой. Ты дал мне искусство мудро рассуждать. Я, волей твоей, умею судить справедливо и милосердно, никто не был недоволен мной, когда я облагал земли податями или делил военную добычу. Арес, твой бранелюбивый сын, любит меня и дарует свою храбрость и ярость боя. Но совоокая дочь твоя, Паллада, не столь благосклонна ко мне. И многие битвы и войны я проиграл бы, если бы не советы присных моих, которые в большей милости у Афины! Например, Вадунара, сына Энхелиавона, любимца Разрушающей города! Кем буду я, если критские воины оставят меня? Не посмешищем ли перед другими царями?

— Коли любовь отважных промахов, лучших воинов Крита, что бьются впереди всех прочих, к тебе не ложна, — спокойно ответил Зевс, и только бровь его дернулась едва заметно, выказывая сдерживаемое недовольство, — то они не отвернутся от тебя. Если же она притворна, то найдется другой повод, чтобы промахи покинули своего царя.

— Но я только взял скипетр в свои руки! — с отчаянием воскликнул я и со стуком поставил на стол кубок. — Отец, ты знаешь, война с Бритомартис повлечет за собой бедствия. Её необузданный супруг сможет отомстить Криту. Не зря же рождение моё было отмечено дрожью земной и восшествие на престол — тоже.

— Но Крит устоял, а ты — стал царем, — заметил Зевс.

— Если землетрясение разрушит дома, а засуха погубит урожай, если дикие звери растерзают стада, то как жители Крита будут чтить царя, навлекшего на них эти беды?!! Дозволь мне укрепиться на троне, тверже сжать скипетр в своей руке…

— Довольно! — Зевс раздраженно хлопнул по столу ладонью. — Зачем я удерживал на троне одряхлевшего Астерия, сына Тектама, как не для того, чтобы дать тебе возмужать и показать, на что ты способен?!! Ответь мне, чем ты занимался эти десять лет? Разве люди Крита не узнали и не полюбили тебя?

Он встал, подошел ко мне, доверительно коснулся плеча:

— Чего ты боишься, Минос, наихрабрейший и мудрейший среди смертных сынов моих?! Кто, если не ты, усмирил морских разбойников, подчинил Киклады, устрашил прибрежные города? Разве не ты был наместником царя в Фесте, доколе не отошло это владение твоему брату Радаманту? Кто был лавагетом в Кноссе? Не ты ли основал Кидонию на западе острова? Разве не ты покорил земли в Аттике, чтобы серебро рудников Лавриона текло в твою казну? Тебе ведома царская премудрость, ты опытен и зрел, сын мой. Третий десяток лет живешь ты на земле. И потом, ты полагаешь, я не знаю о том искусстве, которому обучил тебя Анубис, бог далеких египтян? Тебе ведомы людские сердца и ты сможешь найти путь, как покорить их. А у меня есть основания торопить тебя начать перемены. Пока ты свободен еще от той хитросплетенной паутины, в которой запутались столь сильные люди, как Астерий, сын Тектама, или твоя мать! Сын мой, я избрал меж смертных жен Европу — и она была предана мне. Потому я указал на нее Астерию, сыну Тектама, чтобы она стала верховной жрицей и подточила могущество Бритомартис! Но ты сам видишь, как надежно Диктина обольстила её. И теперь нет у неё оплота более могучего, чем твоя богоравная мать!

Я тяжело поднял взгляд на отца:

— Многомудрая Европа! По-твоему, мой божественный отец, она не встанет на защиту своего божества? Ты хочешь, мой повелитель, чтобы я пошел против родившей меня? Не назовут ли тогда меня преступником, страшнейшим из рождённых на земле? Не отвернёшься ли ты сам от меня в ужасе?

Зевс покачал головой:

— Ничего не свершается без воли богов. Это девятилетие, сын мой, будет тяжким для тебя. Но рукам твоим не суждено обагриться кровью матери. И я верю, что если ты останешься тверд на путях своих, то труды твои увенчаются успехом, и не далее, как по истечении девяти лет Бритомартис много потеряет в могуществе своем.

Он с надеждой глянул мне в глаза:

— Не обмани упования мои. Ибо если ты окажешься слаб — то не знаю, на кого ещё мне опереться! И придется мне, законному владыке этих мест, уступить брату Посейдону! Будто мало ему водных просторов! И будет Бритомартис смеяться надо мной и поносить меня перед олимпийскими богами!

Он не мог бы подобрать слов, сильнее язвивших мое сердце. И в позоре отца буду виноват я! Потому что побоялся защитить его права перед могучим Посейдоном и Диктиной. И в моем царстве будут приноситься мерзкие человеческие жертвы и совершаться мрачные, зверские обряды. И я, сын Зевса, буду покорен Пасифае, дочери Гелиоса, — так же, как гордый Астерий склонялся перед моей матерью. Но за дела мои ответ придется держать всему острову — старикам, что прожили десятилетия в благоговейном почтении перед Бритомартис, детям, которые еще не знают ничего о сотворивших нас. А на что способны разгневанные боги, я знал.

Я отстранил руку Зевса, встал, прошелся по пещере, решаясь. И, наконец, решившись, произнес.

— Отец! Хорошо… Твой сын не предаст тебя. Если хочешь, то поклянусь тебе именем Аида, которому рано или поздно окажусь подвластен. Но и ты обещай мне…

Я посмотрел на Зевса, собираясь с силами, чтобы голос мой звучал как можно тверже. До сей поры мне приходилось лишь просить у богов. Но теперь я требовал и не собирался уступать.

— Ты вправе просить у меня обещаний, — подбодрил отец, — и я сдержу их, коли это окажется в моих силах.

— Хорошо. Пусть гнев Бритомартис падет не на мой остров, но на меня! — выдохнул я. В голубых глазах Зевса мелькнула тревога, сменившаяся неподдельной болью.

— Это не под силу тебе? — спросил я, скалясь в нехорошей усмешке.

— Подвластно, — обреченно выдохнул Зевс. — Но одумайся, ты не знаешь, какое бремя взваливаешь на свои плечи.

— Я всего лишь твой сын, — запальчиво повторил я его слова.

— Мой любимый сын, — Зевс обнял меня, прижал к груди. — Мой маленький, отважный сын. Глупый мальчик, что намерен сгореть без следа.

Я освободился из его объятий, взглянул отцу в глаза.

— Ты исполнишь мое желание?! Да или нет?

— Ты не знаешь, чего просишь.

— Да или нет?!! — я не отводил взгляда.

Минотавр в моей душе проснулся и поднял голову. Боги не пугали его. Он не знал страха и почтения. Он был древнее Зевса и мятежен, как титан. Сын медного века, дерзко задержавшийся на этой земле.

На глазах Зевса появились слезы. Прозрачные, крупные, они набухли, а потом скатились на грубые мужские щеки, сбежали в черную, курчавую бороду. Он молчал долго, всё не решаясь связать себя обетом. Я видел: он не хочет уступать моему требованию.

— Легче самому снести беду, чем видеть страдания своего сына, — произнес он, задумчиво пощипывая бороду. — Но ты непреклонен. Да будет так, Минос. Я знаю, ты не боишься боли и выдержишь…

— Я сделаю все, что ты повелел, отец. И да не будет мне погребения, если я отступлюсь от тебя, — прошептал я.

Он снова обнял меня, взъерошил мои густые, длинные волосы, прижал к себе.

— Я люблю тебя, Минос, сын мой.

Пожалуй, он не мог сделать для меня больше, чем произнести эти слова. Они окрылили меня, придали твердость и решимость. Я черпал силу в его любви.

Я черпаю силы в ней и сейчас, завершая свой бесславный поход против Бритомартис.

Я лежал на циновке, напряженно вглядываясь в темноту пропахшей потом и дымом палатки. Гипнос давно гневен на меня невесть за что и вот уже какую ночь он с завидным упорством бежит от глаз моих, оставляя наедине с тяжкими думами.

Зевс сдержал слово. В стране (о, да не будет это помыслено в недобрый час!!!) нет ни землетрясения, ни неурожая.