Но завтра не будет сложных дел. Несколько жалоб от братьев и сестер, что не могут разделить наследство, крестьяне, затеявшие тяжбы из-за полей и пастбищ, просьба вдовы о помощи. Некоему Агапиту с Западных гор придется подождать хотя бы следующей лунной четверти, а то и двух, прежде чем я дам ему ответ: придется послать писцов, чтобы они порасспрашивали его соседей. Еще стоит подумать, как решить дело между детьми одного крестьянина от двух жен, чтобы между ними не разгорелась вражда, и каждый из тяжущихся остался доволен моей мудростью. А в остальном… день завтра будет легкий.

Я ободряюще улыбнулся хранителю:

— Ты можешь идти, благородный Макариос. Твоя помощь мне сегодня не понадобится. Если и придется вспомнить похожие тяжбы, я сам неплохо знаю, где что лежит, и с легкостью найду необходимое.

Оставшись, наконец, в одиночестве, я обвел взглядом стены. Деревянные полки громоздились одна над другой, сплошь уставленные глиняными табличками и ящиками с пергаментом. Их вполне хватило бы на постройку средних размеров хижины. Обычно люди оставались довольны моим решением, и покидали Лабиринт, прославляя справедливость анакта. Может, потому я так люблю эту маленькую комнатку с закопченным потолком?

Но сегодня в ней тоскливо. Мне всегда помогала Ариадна, а теперь я один. Моя мудрая, справедливая, целомудренная дочь… Моя истинная наследница…

А ведь сколько раз я молил Афродиту, чтобы она послала ей любовь! Я никогда не мог представить, как человек может прожить всю жизнь, ни разу не полюбив. Ариадна была неприступна, словно девственная Афина или Артемида. Но я не верил в то, что сердца бессмертных богинь были так же глухи к чарам Венеры, как трубит о том Осса. Тем более, я не верил в бесстрастие моей дочери! Иногда мне казалось, что Ариадна, вопреки запретам богов, пылает страстью ко мне, и только привычка владеть своим сердцем позволяет ей скрывать эту противоестественную любовь.

Помнится, она была еще совсем дитя. Я рассказывал ей об обычаях Та-Кемет и сказал, что владыка Высокого дома не может получить власть как сын царя. Но лишь женившись на собственной сестре, может надеть на чело двойную корону.

— А если у него нет сестры, или она умрет? — спросила тогда Ариадна.

— Мне говорили, что отцу невозбранно взять в жены дочь, — ответил я, не задумываясь.

— У нас тоже был такой обычай, — задумчиво проговорила Ариадна, — что царем становится муж царицы.

— Отец мой, Зевс, положил начало новому закону, когда сын наследует отцу.

— Это мудрый обычай, — ответила дочь, но меня тогда поразил ее печальный взгляд. Так смотрят утомленные жизнью люди, а не девушки, которые еще не достигли возраста, в котором родителям пора озаботиться поиском жениха.

И потом сколько раз я слышал от нее:

— Отец, я выйду замуж. Но не принуждай меня силой. Ибо, если мой муж не будет равен тебе мудростью, справедливостью и широтой духа, я стану презирать его.

И я поклялся ей, что позволю вступить в брак с любым, за кого она захочет выйти. Значит, Тесея она признала равным мне… Но почему утаила от меня голос своего сердца? Боялась, что царь во мне возьмет верх над отцом? Или напротив, знала, сколь ослаб духом Минос, сын Муту, смертный, ставший любимой игрушкой богов?

И отчего рыдает мое собственное сердце, и печень обливается желчью?

Дочь моя жива и, наконец-то, полюбила. Надеюсь, она будет счастлива с Тесеем. Такова доля всех, вскормивших дочерей. Они, рано или поздно, должны расстаться с ними. А мне так же тоскливо, как в ту пору, когда я оплакивал Андрогея. Мне больше не увидеть Ариадны.

Но довольно воспоминаний! Я заставил себя сосредоточиться на просьбе некоей вдовы Калисты, дочери Эномая, которая пыталась доказать свои права на поле у подножия гор, возле Феста, на которое покушался некий Стратоник, переселенец из Аргоса. Предки Калисты прибыли сюда вскоре после Катаклизма, и она подробно перечисляла всех своих праотцов, владевших клочком земли, который хотела сохранить за собой, но не в силах была обработать. У нее имелись сыновья, но по малолетству в поле пока не работали. Стратоник же упирал на то, что еще неизвестно, доживут ли дети до возмужания, а если и вырастут, то останутся ли на земле? Не погонятся ли за безбедной жизнью писца, не поманит ли их неверная удача воина и морехода? Да и во что превратится поле Калисты через год-другой, если она не найдет себе мужа?

Вдова принесла свои слезы к подножию моего трона незадолго до того, как явились корабли из Афин…

Нет, не надо об этом думать. Лучше хоть немного поспать перед завтрашним днем.

Я сложил в ящик свитки и пошел прочь из хранилища.

Интересно, что нужно от меня жрецу Диониса?

Бромий. (Первый год двадцать первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Тельца)

— Бромий, жрец Диониса с Наксоса, — торжественно объявил Калимах.

Жрец вошел в зал. Черноволосый, с густой, окладистой бородой, высокий, крепкий, облаченный в широкую бассару и небриду из шкуры пантеры, он — среди наряженных придворных и гепетов — напоминал горшок-хитр для похлебки, нечаянно затесавшийся среди дорогих ваз, но держался свободно и даже по-своему величественно. За ним шла маленькая женщина, закутанная с головой в покрывало.

— О, великий анакт Крита, Минос, — воскликнул жрец, и я сразу подумал, что имя Бромий дано ему не зря. Голос у него действительно был громкий, низкий и чуть-чуть хрипловатый, словно вырывавшийся из боевого рога. — Я не стану докучать тебе просьбами и требовать награды. Просто хочу вернуть нечто, по праву принадлежащее тебе. Ты потерял драгоценность на берегу острова Наксос, что еще называют Дией. А я ее нашел.

Не дожидаясь моего ответа, он повернулся, почтительно взял за руку женщину и осторожно снял с нее покрывало.

Это была Ариадна — в повседневном шафранно-желтом платье, которое она обычно носила, и в котором бежала с Крита в ту злополучную ночь, не накрашенная, с волосами, распущенными по плечам, едва подхваченными простой лентой — в обществе Бромия некому было прислуживать царевне. Но, несмотря ни на что, она была серьезна, спокойна и величественна, как изваяние богини.

Я не сразу осознал, что это означает. Ариадну предательски бросили на Дии?! Что случилось между Тесеем и моей дочерью по дороге?

Я попытался прочесть ответ на ее лице, но оно было неподвижным, словно у статуи Афины, совершенно немым, как только что вылепленная табличка, поверхности которой еще не касалось стило. Мертвым. Однако, я понял, что таится за этой маской — мы были слишком похожи с Ариадной и легко читали в душах друг друга. Все силы моей мужественной дочери уходили на то, чтобы скрыть свою боль, гнев и… страх. Она боялась возвращения домой, ко мне?

Я не смог усидеть на троне. Поднялся и, с трудом переставляя одеревеневшие ноги, пошел к ней навстречу.

— Дочь моя! — прошептал я, заключая ее в объятия. — Возлюбленная дочь моя!

Ариадна осталась неподвижной и ничего не сказала. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, но я чувствовал, как напряжено ее тело — словно туго скрученный жгут. Я повернулся к жрецу:

— Ты, Бромий, сын…

— Сын Семелы, — подсказал мой гость, широко улыбаясь. — Имя отца моего мне неведомо. Но имя моей матери созвучно тому, что носила мать бога, которому я служу.

— Многомудрый жрец Бромий, сын Семелы! Ты вернул мне величайшее сокровище. Будь гостем моим! Да отведут тебе лучшие покои в моем дворце и позаботятся обо всем необходимом, чтобы ты мог отдохнуть. Вечером мы принесем жертву Дионису и устроим пышное пиршество в честь веселого бога и его служителя.

— Великий анакт, прости! — воскликнул Бромий. — Не мне, неотесанному деревенщине, перечить тебе, но день, в который мой бог с радостью примет жертву, наступит лишь через три дня… Я не смею противиться своему богу.

— И я не смею, — отозвался я, про себя подумав, что, и верно, мне лучше побеседовать с наксосцем наедине. — Тогда вечером я приглашаю тебя разделить со мной трапезу, благородный Бромий…