Нергал. Так жители далекого Баб-Или называют Ареса. Я не удержался, пощупал его каменные мускулы. Раб настороженно косился на меня, как только что пойманный дикий конь. Я попытался, как мог, его успокоить, улыбнувшись и ласково похлопав по руке.

— Нергал-иддин (Сын Нергала), ты — воин, тебя здесь не обидят…

Он удивленно поглядел на меня с высоты своего роста. Я достал меч и решительно перерезал веревки, спутывавшие руки раба. Тот с облегчением тряхнул затекшими кистями и начал сжимать и разжимать кулаки, разгоняя застоявшуюся кровь. Лапищи у него были такими огромными, что он запросто мог сомкнуть пальцы вокруг моей талии. Я опять потрепал его по руке, ободряя, и, позвав воинов, велел отвести к колесницам, а во дворце — вымыть, накормить и дать отоспаться. Кликнуть лекаря, чтобы осмотрел его раны. Кассит, было, напрягся, вслушиваясь в чужую речь. Ноздри его крупного носа расширились и заходили по-звериному. Но воины обращались с моим рабом без грубости, и он пошел за ними. Я проводил его взглядом.

— Убежит, — заметил Сарпедон и добавил не без шутливого ехидства: — И зачем он тебе, брат?

— Что? — рассеянно переспросил я и вдруг понял, что действительно не знаю, зачем купил этого пленника. Рассмеялся: — Решил обзавестись зверинцем и для начала приобрел медведя.

— Ага! Я же видел, как ты на него смотрел! Только посмей теперь посмеяться надо мной, когда я куплю хорошенького мальчика или девушку! — расхохотался Сарпедон. — Но вкус у тебя, брат, отвратительный. Фу, какая гадость! Мохнатый, огромный, вонючий, как циклоп! Воистину, ничто не способно сделать из тебя человека утонченного. Сколь ни скрывай свою суть за учтивыми манерами, сдержанностью и умеренностью, в душе ты останешься существом необузданным и диким. Ты поздно родился, Минос, твое поколение — первые порождения медного века — ушло в небытие.

Я опустил глаза, пряча злобный взгляд: не хотелось, чтобы Сарпедон узнал, насколько точны были его догадки, и как болезненно ему удалось задеть меня. Знаю, он не хотел, и я поспешил скрыть обиду за смехом.

— Ты пользуешься моей добротой, — прорычал я, сделав шутовски-грозное лицо. — Иному я не спустил бы таких слов!

Сарпедон слегка ткнул меня кулаком в бок, и мы, беззаботно смеясь, направились дальше…

Я перевел взгляд на Инпу:

— Ты удивлен, божественный?

— Ничуть. От тебя можно этого ожидать. Полагаю, что немного найдется смертных, похожих на Миноса, который, влюбившись, не смотрит на то, что он — анакт, а любимый — раб!

— Не всякий гепет сравнится с Нергал-иддином в благородстве! — воскликнул я.

— Разумеется! Ещё немного, и ты назовешь своего раба богоравным, — насмешливо отозвался Инпу и продолжил тоном велемудрого школьного учителя: — Я рад, что ты не лжешь себе. Смотри, ложь затемняет пути. Лгать пристало врагу. Ты, царь, можешь солгать вельможе, возлюбленному, матери, другу. Но никогда не лги себе, сын бога. Ибо, привыкнув к этому, ты потеряешь пути, по которым шествуешь, и попадешь в бездну, кишащую крокодилами и змеями. Если бы ты назвал мне имя Милета, я заставил бы тебя смотреть в сердце свое пристально-пристально и искать другого ответа. Но ты — хороший ученик. Моё Ка довольно тобой!

— Милет?.. — я растерянно потеребил прядь волос. — Иногда мне кажется, что стыдно человеку благородному испытывать столь сильную страсть, пленившись только совершенным телом. Нет, я не хочу сказать, что душа Милета порочна. Просто… он чужой мне. Этот юноша играет на струнах сердца моего, как умелый музыкант на арфе. Я чувствую себя с ним, как рыба, запутавшаяся в сети.

— Вот как? — настороженно дернул ухом Инпу. — И как ему удалось поймать тебя, повелитель кефтиу?

— Должно быть, — с печальной улыбкой произнес я, — стрела Эрота поразила меня. Едва увидев его на пиру у Сарпедона, я понял, что хочу всецело обладать им. Ни с кем не делясь.

Милет. (Кносс. За семь лет до воцарения Миноса, сына Зевса. Созвездие Скорпиона)

— Брат мой! — Сарпедон нагонял меня по переходу. Я остановился, поджидая его. Он подскочил и поспешно обнял меня за плечи: — Говорят, ты снова отправляешься на войну, Минос? Куда на сей раз?

— На Мелос, Сарпедон, на Мелос, — отозвался я радостно. Тогда я уходил на войну с легким сердцем. Жизнь воина нравилась мне, несмотря на все тяготы, лишения и опасности. А может, именно благодаря им. Ничто не придает жизни такой пьянящей прелести, как постоянная близость смерти. Сарпедон раздраженно фыркнул, сдвинул тонкие брови:

— О, боги Олимпийские! Когда же это кончится?

— Когда Киклады покорятся власти критских анактов, — я задорно вскинул голову.

— А потом Астерий захочет подчинить Лакедемон, Аттику, Аркадию, Фессалию и прочие земли до пределов Ойкумены? — брат недовольно поморщился. — Опомнись, Минос! Астерий науськивает тебя, как охотничьего пса. Причем, ему от этого двойная польза. Ты расширяешь владения его державы и увеличиваешь мощь и славу Крита…

Он запнулся на мгновение. Я нахмурился. С тех пор, как я возмужал, при дворе нередко говорили, что царь боится меня не на шутку.

— Ты назвал только одну выгоду.

Сарпедон замялся, уже жалея, что обмолвился, потом всё же выпалил:

— Астерий удаляет тебя из дворца.

Я почувствовал, что на щеках моих появился гневный румянец.

— Не стоит повторять всё, что надул в твои ушки ветер, и напела безмозглая Осса, брат! Я чту анакта Астерия, он добр с нами, как отец! Или ты отказываешь мне в такой добродетели, как благодарность?

Сарпедон залился краской стыда.

— Прости, Минос. Глупое слово сорвалось с моего языка.

Мне показалось, что он, как всегда, не договаривает. И чем-то обеспокоен.

— Я не сержусь, — улыбнулся я, обняв брата. — Лучше ответь, что так напугало тебя? Кто-то решил, что Астерий думает от меня избавиться? Но для чего анакту это нужно, Сарпедон? Зачем ему гневить Зевса?

Интересно, что за змея источает яд из уст своих? Я уже хотел было спросить у Сарпедона, кто ему напел это, но вовремя спохватился. Мой братишка с детства не выдавал сообщников своих шалостей и проказ. И сейчас, наверняка, упрётся и замолчит. Да еще обидится на меня.

— Вовсе нет! — воскликнул он и отчаянно затряс головой. — Я просто хотел позвать тебя на пир! Я готовил его для тебя много дней и очень огорчился, узнав, что ты снова покидаешь Крит.

Неужели он хочет, чтобы я поверил его объяснениям?! Я внимательно посмотрел в глаза брату. И с удивлением заметил, что он, кажется, не лжет.

— Ты так расстроился из-за того, что я не приду на твою очередную попойку, что начал наговаривать на богоравного Астерия?! — вспылил я. — Послушай, мне стоит остаться на Крите только ради того, чтобы разогнать твоих трутней, с которыми ты проводишь все дни, слушая аэдов и любуясь танцовщицами! И напомнить тебе, что ты, между прочим, царевич. И у тебя есть иные заботы, кроме пиров, шествий, охот и песен с хороводами!

— Не смей порочить моего филетора Аполлона! — воскликнул Сарпедон, и щеки его тоже полыхнули гневным румянцем. — Потому что друзья мои — его служители!

— Хорошо, мой возлюбленный брат, прости, — поспешно воскликнул я, опуская голову. — И да простит меня сребролукий бог, ибо, ругая тебя, я невольно оскорбил его.

Сарпедон примирительно улыбнулся:

— Мы так редко видимся, Минос! Давай не будем ссориться! Я думаю, у меня еще есть время, чтобы все приготовить к сегодняшнему вечеру. Но и ты обещай мне, что придешь и разделишь со мной трапезу и веселье.

— Ладно, — кивнул я, слегка сожалея, что мне снова не доведется побыть одному и отдохнуть после бесконечных жертвоприношений, шествий, церемоний и пиршеств, знаменовавших мою предыдущую победу.

Пир, по-счастью, обещал быть немноголюдным. В зале стояли уставленные посудой столики, горели масляные лампы. Человек двадцать юношей и девушек прохаживались по залу, беседуя вполголоса. Сарпедон, в лавровом венке на черных кудрях и с гирляндой цветов на стройной шее, заметив меня, кинулся навстречу.