Это сейчас мне интересно: были ли царские похороны грандиозным историческим событием или ошибкой, а то и фальсификацией? А если да, то чьи останки торжественно проплывали в гробах мимо нас с Гришкой, застывших на лётном поле аэропорта Пулково в парадной милицейской форме?

– Меня показали по телевизору, – хвастался Гришка. – Я в кадре мелькнул.

Мне оставалось только завидовать, поскольку сама я не попала в прицел видеокамеры. Зато Галя, как и Гришка, «мелькнувшая в кадре», на работе чуть ли не раздавала автографы.

Они теперь постоянно появлялись вместе. На людях Гришка всячески подчёркивал их близость. Он невзначай поправлял Галкины волосы, мимолётно поглаживал голое плечо со сползшей бретелькой сарафана. Сидя с ней за столом, касался её коленки. И я, наблюдая это, почему-то испытывала раздражение.

– Посмотри-ка, – сказала я Гришке, заскочившему в мой кабинет перекурить, – полюбуйся.

И кивнула на листочки, разложенные на столе.

– Что это? – заинтересовался Гришка. Он взял несколько листков и принялся рассматривать.

– Экспонаты выставки детского рисунка, – пошутила я.

– Причём учеников коррекционной школы, – подхватил тональность Гришка. – Это ты патрульных тестировала? – догадался наконец.

– Так точно. Тест «Несуществующее животное». Как тебе эти зверушки?

– Жуть, – отозвался Гришка.

Он с интересом рассматривал рисунок рядового Гасана Тархунова. На нём был изображён сказочный персонаж культуры, близкой Тархунову, – дэв. Или, может, циклоп? Монстр покрыт шерстью, у него когти на всех конечностях (хотя стоит он на задних лапах), оскаленная зубастая пасть и огромный глаз во лбу.

– Они должны были дать животному имя и приписать, чем оно питается, – добавила я.

– «Людоёт, – прочитал Гришка. – Питается людми». Видимо, Тархунов не лишён чувства юмора!

– А я боюсь, что лишён… Гриша, нарисуй и ты что-нибудь.

Гришка пожал плечами, сел за стол напротив меня, взял листок бумаги и карандаш. И принялся рисовать. У него получился добродушный сидячий динозаврик, пузатый, пучеглазый, с оттопыренной нижней губой, похожий на самого Гришку. Галюнчик – так назвал его Гришка. И приписал: «Питается смехом».

– Нет, – возразила я, – так не пойдет!

И, выхватив у него из рук рисунок, подправила имя, добавив мягкий знак. Теперь зверёк назывался Гальюнчик.

– Стерва ты, – заметил Гришка. И, увидев, что я подписываю его работу: «Июль 1998 года, мент-кадровик Г. Н. Стороженко», добавил: – Вдвойне стерва!

Я расхохоталась, даже как-то злорадно. Почему-то задевала мысль о том, что, даже рисуя несуществующее животное в кабинете психолога, Гришка продолжает думать о Галке…

А впрочем, какое мне дело?

Расцветшее незаметно лето оказалось таким, как надо: в меру жары, в меру дождей. Июль был приветливым, тёплым и ненавязчивым. В супружеской жизни на событийном уровне не происходило ничего. Мы с Лёшкой за год исчерпали все темы и тяготились совместным проживанием с мамой. Гормональные встряски, поцелуи и объятия всё ещё примиряли нас, сглаживали острые углы. Правда, вечное мамино присутствие осложняло и эту сторону жизни.

А Гришка вдруг собрался изменить Гале с пухлой девочкой из следствия, работавшей у Гали «на подхвате». Было непонятно, зачем это ему. От скуки, видимо.

– Слышишь, Вик, – заговорщицки шептал он, – подтвердишь Галке, что вы с Лёшкой меня позвали вещи перевезти. И Лёшку предупреди, а то вдруг она вам звонить додумается…

– Гришка, неуёмный наш, – подтрунивала я. – А что, если во мне проснётся женская солидарность и я встану на сторону Гали?

Гришка скуксился, усы его печально обвисли.

– Женской солидарности нет и быть не может, – обиженно произнёс он. – А ты, Вик, просто вредина.

Мне стало совестно: зачем я огорчаю друга, который меня никогда не подводит, а наоборот, отмазывает перед Лёшкой, когда я тайком курю или просиживаю допоздна под видом совещания в компании оперов, слушая их потрясающие байки?

– Ладно, мы с Лёшкой тебя выручим, – пообещала я. – Но, Гришка, мне кажется, ты и сам не уверен, нужна ли тебе эта толстенькая…

– Да, не уверен, – признался Гришка. – Так что – тебя, как эксперта, звать?

– Зови! – потребовала я.

И получила приглашение на Гришкино свидание.

Толстенькая девочка явилась с опозданием на двадцать пять минут, совершив непростительную ошибку. Гришка, который постоянно опаздывал на двадцать, тридцать минут, а то и на полтора часа, сам был непримирим к опоздунам и опозданкам.

Мы ели шашлыки и пили коньяк в Таврическом садике, сидя прямо на траве, – все столики в ресторане оказались заняты. Девочка облизывала сосисочные пальцы, самовольно хватала Гришкину зажигалку и прикуривала, называла Гришку «дяденька» и «товарищ майор». Она была глупенькая, одевалась ещё безвкуснее, чем Галя, а жиденькие бесцветные волоски собирала в пучок.

– Представляете, – пожаловалась толстушка, – волосы лезут! Месяц назад неудачно покрасилась: окислитель не подошёл к краске. Я себе сожгла кору головного мозга…

Мы с Гришкой переглянулись и, не сговариваясь, заржали.

– Да-а, вам смешно, – обиделась толстушка, – а у меня кожа с волосами прямо чулком облезла!

Я пробормотала: «Сочувствую…» – и поспешила перевести разговор на другие рельсы.

– Гриш, а как тебе новый начальник с Витебского?

– Я считаю, что мужик доиграется, – пожав плечами, заметил Гришка.

Начальника линейного отдела на Витебском вокзале действительно упрекали в излишней жёсткости и закручивании гаек.

– А по-моему, он правильно начал, – возразила я. – Там же помойка, а не отдел! Вспомни слова героя «Заговора» Алданова по поводу того, что Наполеон унаследовал от Директории большой публичный дом и перестроил его в казарму. Казарма – это, конечно, не Эдемский сад и не Платонова академия, но она во всех отношениях лучше публичного дома…

Я бессовестно переврала самую суть цитаты (как говорится, в интересах следствия), чего, по счастью, никто не заметил.

– Наполеон – это тот, который Багратион? – вдруг подала голос толстушка, которая только что увлечённо кушала.

Мы с Гришкой снова переглянулись.

– Чего? Я не врубился, – Гришка от удивления даже рот приоткрыл.

– Ну, Багратион – это же имя, а Наполеон – фамилия, – объяснила толстушка и повела плечиком. – Или как там его… тоже на «Б»…

Я сочла, что лучше промолчать. Пока шашлык горячий.

Гришка с каждой минутой мрачнел всё больше, а толстушка раскрывалась с самых неожиданных сторон, показывая, что глупость человеческая может быть безгранична, всеохватна…

– Ну что? – поинтересовалась я, когда она отплыла «попудрить носик».

– На фиг, – резюмировал Гришка и решительно заглотил граммов сто пятьдесят.

Больше толстушка в нашем кругу не появлялась. Впрочем, Галя даже не узнала, что я посодействовала её счастью. Галя отрезала, оттирала весёлого друга от нас с Лёшкой. Проблема была в том, что Гришка оказался единственным нашим общим другом. Вдвоём же мы в основном ссорились и брюзжали.

Меня что-то тревожило. Потребовалось время, чтобы определить происхождение этой тревоги. Я снова и снова задавала себе вопрос: что происходит? Почему я недолюбливаю Галю? Почему злорадствовала над промахами толстушки? Неужели это ревность?

Нет, не может быть! У меня – счастливый брак… вообще-то.

Потом я поняла, что далеко не каждого человека можно засунуть в кармашек кляссера с пометкой: «друг», «муж», «поклонник», «предмет воздыхания» или что-то в этом роде. Гришка – это Гришка и никто другой, поэтому его кармашек в моем кляссере так и подписан: «Гришка».

Однако это было позже. А тогда я, психолог, стремилась называть вещи своими именами. И всерьёз задумывалась о «нас с Гришкой». Маялась, бедная…

И вдруг произошла история, которая, взбаламутив наш маленький аквариум, всё окончательно расставила по своим местам.