Море космоса А глаза её – два кита, рот – шкатулка нот, то ли музыка, то ли море внутри звенит. Осень сузит зрачки так, как будто ей всё равно, жизнь замкнется в себе, будет слушать её в тени. Море космоса, космос моря, откройте шлюз, этот город – почти корабль и телепорт. Надышаться бы этим «я счастлив, но я боюсь», как душа просочившимся, вышедшим в ночь из пор. Два кита, два хвоста, две мелодии в тишине. Жизнь стоит у подмостков и смотрит в сердца волнам. Осень делает вид, что ей всё равно, только – нет, только музыка сердце сжигает ей докрасна. Город, словно корабль, дает свой последний крен, бьют хвостами киты, растворяются в синеве. Море космоса, космос музыки в ноябре. Телепорт, из которого падают души вверх. У каждой пристани У каждой пристани словно по рукаву – в них дышат ожившие, тени к ветрам плывут. И дети хохочут, и стайкой несутся к маме. И в этом вселенском, вмещающем всех кармане весна окунается золотом в синеву. У писем воздушно-капельные пути: глотаешь по фразе, стремишься не пропустить. И если размыты буквы – попало море. Мы живы, мы руки раскинули на просторе: шуты, моряки, открыватели новых птиц. Толкай меня в спину, рискуй со мной, балагурь – в кармане Вселенной нам хватит и слов, и бурь. И нежности хватит, и паруса, и объятий. И смелости – главное, смелости – тоже хватит прижаться к соленой влаге любимых губ. Причальные души Что мы вспомним, когда будет нужно себя наполнить? По каким адресам разошлем пару длинных писем? Где-то там, далеко, на гранит набегают волны, где-то здесь ты от города полностью независим. Мы – вода, наши души причальные укачало, унесло к берегам, где казалось, что принимали. Но теперь, когда всё уже можно начать сначала, мы сумели понять, что простых притяжений мало. Наши души причальные слишком сухи от счастья, слишком сильно бумага впитала в себя чернила. И теперь недостаточно где-нибудь повстречаться. Нужно, чтобы нас большее что-то объединило. После боли Иногда в боли больше света, чем во Вселенной. Если спросят, то я люблю свою боль за это. Столько жизней сидеть и думать, обняв колени, постигать мироздание сквозь череду ответов. Быть источником, окончанием нервным, точкой болевой на карте галактики, жить без кожи. Иногда, на боли сердце сосредоточив, понимаешь, что воскреснешь и снова сможешь. Столько жизней – стиснув зубы, ища ответы, поражённый, обездвиженный, не готовый. Если спросят, то я люблю свою боль за это. За рождение после боли моих сверхновых. Затихать У января привычка затихать. Настенные часы молчат весь день, и нет ни слов, ни мыслей, ни людей – ни в памяти, ни в жизни, ни в стихах. Так начинает новая глава писать себя с большого ничего, чтобы вернуть сначала Рождество, а после – дать нам вновь существовать. И первый лист пока остался бел, и буквы не касаются страниц. Воскреснут все, кто остается с ним: январь – дорога от себя к себе. Вот год заходит в новую петлю, так тихо, что немного страшно жить. До Рождества листов не ворошить — искать себя и заново сложить. Я мало что настолько же люблю. Ностальгический Всё какие-то глупости, нежности неуклюжие, всё навязчивый сплин, осенний и ностальгический. Что еще у нас обнаружить, обезоруживать, что еще нам осталось опять пережить стоически? В этой старой романтике молча любить по-прежнему что-то есть от щемящего, детского, просветленного. Что нам ждать друг от друга, что снова начать отслеживать, если это останется прежней простой влюбленностью? В твоём северном сердце тоска превратилась в вежливость. Невозможность меня не помнить – в игру с привычками. Эта ласковая неуклюжесть, неловкость нежности. Неотвязчивый сплин, осенний и ностальгический. Общее небо Ты послушай, ведь я люблю тебя, и неважно, кем мы станем друг другу, если когда-то станем. Наше небо – всё время общее. День вчерашний с днем сегодняшним никогда не менять местами и понять, что живут не в прошлом, не сном о прошлых, а сегодня – бегут за движением узкой стрелки. Успевать в настоящем – главное, мой хороший, даже если оно нашим общим бывает редко. И сегодня не день – коридор от весны до лета: сделал шаг, и весь город в ответ отозвался гулко. Я вхожу к тебе распрямившейся и согретой, нахожу тебя по влюбленности или звукам бесконечно родного голоса, что разрушил всё границы, которые прежде существовали. Вспоминая меня, выйди в город и просто слушай это общее небо над нашими головами. В теплую среду В теплую среду на грани чистого четверга выходить на улицу, как на берег большой реки, видеть мачты высоток и бордюрные берега, и машины, вдали снующие, как мальки. Все наши пристани через годы срослись в одну, все наши сказки сбросили цепи и чужаков. Смотри в меня так, как будто нам выпало утонуть, но смерть передумала, выстрелив в молоко. В теплую среду, такую теплую, что июль — пеплом ли тонким, пухом ли тополиным — я тебя слышу таким, как вечности не споют, и улицы тянутся ввысь фонариным клином. В это теплое время суток, и лет, и слов, застывая от счастья, я возникаю на берегу. Радость моя, нам, кажется, дьявольски повезло читать по движению дней, облаков и губ. |
