Лина Сальникова Вечная переменная 1 [Тексты Лины Сальниковой | @tatkalina] [Фото на обложке Дины Беленко | @dinabelenko] Остается любовь Нити солнца ложатся косо на циферблат, ветер косы плетет занавесочным тонким лентам. Я храню в себе сонмы историй, дорог, заплат, мира теплую мирру и пару минут до лета. Все мы – несколько слов, пыль докуренных сигарет, поспеши рассказать себя – может быть, кто услышит. Только если всё лишнее в нас и о нас стереть — остается любовь. Так устроено чем-то свыше. Взаимность несовпадений Это всё, что тебе обязательно знать о людях: у тебя к ним что-нибудь будет, у них не будет — и такие несовпадения совершенны, потому что без них не сбывается притяжений. Не совпасть бы один в один, и душой, и телом — потому что так ты словно проходишь стену, так проходишь насквозь, будто штору косое солнце. Ничего и ни в ком от такого не остается. Хоть зазубринка, хоть какая-то непохожесть, несогласие среди сотни согласных множеств между вами пусть однажды, но существует. Только так и можно увидеть себя живую. Только так и можно услышать в другом живого, а не эхо, повторенное слово в слово. Только так не становятся отзвуком, чьей-то тенью. Обоюдность различий. Взаимность несовпадений. Гербарий Ходишь странной, как будто душа без тела. По щепотке от мира кладешь в гербарий. Я о чём-то тебе рассказать хотела, только громкость мне кто-то теперь убавил. Замечаешь все шорохи, запах тонкий — это сердце под листьями бьется сухо. Столько листьев насыпалось, жизней столько — только кто-то лишил половины слуха. Я хотела сказать тебе об огромном, только громкость мне кто-то теперь убавил. Запах тонкий по узкой сушеной кромке, травы судеб, сплетения их, гербарий. В пожелтевшей сердечной моей коробке — я хотела сказать, кто-то звук убавил — я людей, как цветы, оживляю, робко прикасаясь по памяти к ним губами. Имя твое Имя твое бы высечь на сердце загодя — не страшно тогда и в жизнь, и в другие странствия. Солнце дрожит в небесных весенних заводях, и дрожь эта требует чуткости и участия. Имя твое шифровать бы татуировками — деревом Тургора, пятой стихией – в памяти. Солнце сегодня робкое, небо робкое, тихо дрожат от легкого ветра заводи. Загодя, вырезать имя на сердце загодя, чтобы не страшно ни в омут, ни в жизнь, ни в заводи. Чтоб на изнанке, твердой рукой записано, пульсировало и вело за дрожащей высью нас. И в свете счастливого, и среди мрака лютого — чтоб помнить, как я, несмотря ни на что, люблю тебя. Она обожает летать
Она обожает летать, но не в этом дело. Февраль превращается в джунгли: жара и звезды. Хорошая книга – история совпадений: читаешь про запах, и запах щекочет ноздри. Она остывает от города, привыкает к бескрайней свободе, где больше не давят стены. И город становится скомканными клочками, пока льется свет через листья, сливаясь с тенью. Пока о ней варят кофе и пьют ночами, скучают, по дому её собирая вещи, она растворяется в местности, изучает и чувствует счастье, огромное, человечье. Хорошая книга – страницы пересечений: на каждой сердца́, как созвездия, бьются ближе. Ей боги небесные карту полета чертят, и гаснет надолго февральский огонь вечерний. Зажжется, когда она книгу свою допишет. Та, что Та, что тебя не ждет, выключает звук. Та, что тебе не нужна, зажигает свет. Первая – жуткая сказочка наяву. Вторая же – самая грустная из невест. У первой твой омерзительно гордый нрав, во власти второй – вся нежность, что ты искал. И жизнь твоя – снова и снова – одна игра, где ты тянешь руки и бьешь себя по рукам. В одну ты втянулся, как нитка в веретено. С другой ты, как звенья цепи, насовсем разъят. Пока ты гадаешь, какая могла быть мной, и та, и другая всегда – неизбежно я. Черное сердце Мое черное сердце с извечной изнанкой солнечной манит силой любви, обжигает холодной полночью. Что мне мрак, если в нем и светлое есть, и темное? Надо только разматывать, видеть, искать укромное. Надо только, фонарь оставив, идти сквозь марево, наступать осторожно, доверчиво разговаривать. И открыто любить больное за едкой горечью. Всё осветит мне черное сердце с изнанкой солнечной. Я давно так живу, мне не стоит усилий ощупью находить то, что спрятано, но показать мне хочешь ты. Я давно уже знаю, как грубое просит нежности, как отмечен судьбой тот, кто, нежность вскрывая, режется. Ничего в этом мраке не страшно и не разрушено — свет умеет его объяснять и обезоруживать. И с тех пор ты идешь ко мне, лунный, наполнен полночью. За моим черным сердцем с извечной изнанкой солнечной. |
