Дубощит вздохнул, чувствуя мгновенную растерянность оттого, что его юный родич так упорно противился своему же собственному благополучию.

- Совершенно очевидно, что без неё ты несчастен, - сказал он.

И действительно пережитые страдания отразились даже на внешности Кили. Несмотря на отросшую бороду, его лицо выглядело тоньше обычного, а по тому, как свободно сидела на нём одежда, Торин заподозрил, что парень потерял в весе - для гнома это была почти неслыханная болезнь. И если бы он не думал, что может помочь племяннику исцелиться, то был бы весьма обеспокоен его здоровьем.

Как будто прочитав его мысли, Кили устало вздохнул и объяснил:

- Дело не в том, что хорошо для меня, а в том, что хорошо для Тауриэль. Я не могу просить её стать моей женой. С таким же успехом я мог бы просить у неё разрешения разбить ей сердце.

Он говорил так, словно не мог представить себе большего горя. Ну конечно, верный Кили ещё раз с готовностью отказался бы от собственных желаний, если будет уверен, что на кону стоит благо тех, кого он любит. И всё-таки в этот раз Торин подозревал, что его младший наследник излишне щепетилен.

- А ты не думал, что её сердце уже разбито? - спросил он.

На лице у Кили появилось выражение глубокого отчаяния.

- Я знаю, что причинил ей боль. Вот почему я не могу сделать это снова. Я не могу просить её смотреть, как я умираю. Неужели ты не понимаешь? - его голос звучал так, будто он пытался убедить в этом не только дядю, но и себя самого, - Она ещё может от этого исцелиться. Она может полюбить кого-то другого. Но как только я женюсь на ней, она будет связана со мной навсегда. Возможно, я даже стану причиной её гибели. Говорят, что эльфы могут умереть от горя.

Торин слабо улыбнулся, тронутый этим проявлением искренней, настоящей любви.

- Кили, я уважаю твою самоотверженность, - сказал он, - Но Тауриэль уже полюбила тебя и этим сделала свой выбор.

Исходя из того, что Подгорный король знал об этой храброй эльфийке, он был уверен, что она была так же мало склонна забыть о возлюбленном, как и сам Кили.

- Торин, прошу тебя! - протестующе воскликнул молодой гном, - Я уже принял решение, - потом он, казалось, пришёл в себя, и его гневный взгляд смягчился, - Я глубоко благодарен тебе за то, что ты смог бы её принять. Я никогда не забуду, что ты предложил мне это.

Кили поклонился. Поднявшись, он заторопился к двери, как будто не хотел давать дяде возможность разубедить себя. Торин не стал его останавливать. По своему долгому опыту он знал, что спорить с младшим племянником сейчас, когда юноша уже принял решение, было совершенно бессмысленно. Гораздо лучше было позволить парню разобраться в себе, прежде чем говорить с ним снова. И кроме того, он инстинктивно чувствовал, что сейчас Дис сможет намного легче привлечь внимание своего сына, чем он сам или кто-либо другой. Однако вспомнив, что сестра ещё ничего не знала о том, что произошло, владыка Эребора сменил королевские одеяния на более скромный и удобный наряд и вышел из своих апартаментов, чтобы её найти.

*********

Когда Кили вернулся в свои покои, Фили поднял на него глаза, отчаянно желая снова увидеть радостное лицо брата, но тот выглядел ещё мрачнее обычного.

- Прежде, чем ты спросишь, нет, я не пойду к ней, - сказал брюнет в ответ на молчаливый вопрос старшего брата.

В первое мгновение Фили лишился дара речи и молча смотрел, как младший брат проходит мимо него. После новостей Торина он должен был бы воспрянуть духом, но хотя все объективные причины, мешавшие его надеждам, были устранены, казалось, в нём до сих пор шла какая-то внутренняя борьба.

- Ки, погоди!

Кили остановился у своей двери, повернулся и посмотрел на брата несчастными глазами, взглядом умоляя его не продолжать.

- Ты же знаешь, что Тауриэль ждёт тебя, - сказал Фили так мягко, как

только мог, чувствуя непреодолимое желание схватить братца за плечи и хорошенько встряхнуть.

- Я уже сказал тебе, что больше не причиню ей вреда, - голос Кили был полон отчаяния, - Пожалуйста, не проси меня об этом.

- Я лишь прошу тебя помнить о том, чего она хочет.

- Не надо.

- Кили, - увидев страдальческое лицо брата, Фили замолчал.

Ему вдруг подумалось, что Кили должен сам преодолеть эту последнюю преграду.

- Я иду спать, Фи, - брюнет открыл свою дверь и шагнул внутрь.

Фили вздохнул, чувствуя мимолётное раздражение из-зи недальновидности брата, пусть даже намерения его и были самыми благородными. Неужели Кили не понимал, что его упрямство нечестно по отношению к Тауриэль и её собственному безоговорочному выбору? Ведь она уже отдала ему свою любовь, и она знала, чего это будет ей стоить. Может, Кили просто боялся, что теперь, желая возвратиться к ней, он ищет только собственной выгоды? И борясь с явным, отчаянным и сильным желанием её вернуть, он, скорее всего, чувствовал, что подвергается опасности поставить свои желания выше её нужд.

И всё же Фили понимал, что сила страсти, которую брат испытывал к эльфийке, в конечном итоге послужит правильной цели. В конце концов, Кили всегда отличался ясностью восприятия и был не способен долго отвергать то, что правильно, особенно если этот выбор совпадал с тем, чего он и сам хотел. Поэтому, когда брат закрыл за собой дверь, Фили просто крикнул ему вслед:

- Найди меня утром! Я помогу тебе собрать вещи.

**********

Кили жалел о том, что сегодня у него был выходной. Он предпочёл бы работать - наблюдать за тренировками, выслушивать рапорты патрульных или даже составлять расписание смен - всё, что угодно, лишь бы не думать о том, чего ему хотелось больше всего на свете. Всё, что удержало бы его от того, чтобы не бежать прямиком в Лихолесье, к Тауриэль. Но заняться ему было нечем, и поэтому он оказался здесь, в зале Серебряных фонтанов, в единственном месте, где он не мог не думать о ней, потому что они с Тауриэль часто приходили сюда вдвоём. Казалось, он был полон решимости намеренно мучить себя.

Он сидел на краю центрального бассейна, подтянув колено к груди, и смотрел, как капает вода. Эта замысловато выкованная металлическая конструкция поддерживала ряд приподнятых над полом бассейнов, из которых вытекали ещё большие струи. Эти капли представлялись ему множеством слёз, распиравших его изнутри. Он не хотел давать им волю, потому что они стали бы признаком его слабости, его эгоизма из-за того, что он не мог отпустить Тауриэль.

Вчера, после того, как утихли его первая дикая радость и облегчение оттого, что Ауда освободила его, Кили понял, что должен позволить Тауриэль стать свободной. Если он действительно верил в то, что однажды разобьёт ей сердце и без него ей будет лучше, тем более он не мог изменить своё мнение сейчас только потому, что ему позволили иметь её снова. Поступить так значило бы думать только о себе. И каким бы Кили ни был одиноким, он не смог бы оправдать себя, если бы решился пожертвовать истинным благом Тауриэль ради своего собственного счастья.

И всё-таки грудь его болела так, словно кто-то и в самом деле пронзил его мечом. Он мрачно подумал, что, возможно, было бы лучше, если бы он умер там, на замёрзшей вершине Вороньей Высоты почти два года назад. Тогда он мог бы быть счастлив, отдав за неё свою жизнь, и никогда не узнал бы худшей боли. Кили был уверен, что смерть едва ли могла бы быть настолько мучительной, как боль от осознания того, что он сам по своей воле позволил ей ускользнуть от него, в то время как всё его существо, тело и душа, казалось, кричали о том, чтобы он пошёл к ней.

Тауриэль, ты нужна мне!

На какое-то мгновение он выразил все свои желания в одной этой настойчивой мысли: слова переполняли его, как будто он и впрямь выкрикивал их. И всё же он не осмеливался даже шептать, словно делая так даже в её отсутствие он обременял бы Тауриэль своим эгоизмом. Он не хотел возлагать на неё эту ношу, даже не смотря на то, что на самом деле не мог без неё обойтись.

Он опустил руку в воду, гадая, касалась ли она этих капель, что стекали сейчас по его пальцам, когда была здесь в последний раз, ведь ей всегда нравилось водить по воде ладонью. На какой-то безумный миг он вдруг подумал, каково было бы утонуть здесь, в этих водах, чтобы получить таким образом её последнюю ласку.