- Разве ты не понимаешь? - сердито спросил он, - Ты всегда делал только то, что хотел. И теперь из-за этого никто из нас не получит того, чего хочет.
- Я не думал…
- Ну конечно, нет! - оборвал его Фили, - Ты всегда думал только о себе!
- Я… - Кили запнулся и замолчал.
- Не говори со мной! - рыкнул Фили, потом повернулся и, зайдя к себе в спальню, захлопнул дверь.
**********
Кили слушал, как медленно затихает эхо его яростных криков. Он был рад, что находится в старом туннеле какой-то заброшенной шахты, достаточно далеко, чтобы кто-нибудь из совета мог слышать его. Потому что голос его, искажённый и отражённый неровными каменными стенами, походил сейчас на рёв сумасшедшего. Он надорвал горло, но ярость его не иссякла. Кили схватил валявшуюся у стены кирку, забытую здесь много лет назад каким-то давно умершим шахтёром, и с размаху рубанул ею по грубому каменному выступу. Проржавевший насквозь металл треснул, раскололся, и отлетевший кусок ударил его по щеке. Грубо ругнувшись, Кили отбросил сломанную рукоять, жалея, что не может швырнуть её в мерзкую физиономию Яри, а потом замер, тяжело дыша.
Сука, грёбаный ад! Как вышло, что всё так обернулось! Как он умудрился потерять самое дорогое в своей жизни, да ещё при этом разрушить надежды брата на счастье и чуть не потерять королевство? Что он сделал не так?
Разве неправильно было любить Тауриэль? Разве неправильно было ухаживать за ней открыто и честно? Неужели он был должен скрывать их любовь, как будто это было что-то постыдное, или даже притворяться, что не любит её? Они называют его безумцем, но что безумного в том, чтобы любить ту, кто без сомнения заслуживала всего самого лучшего, что он только мог ей дать.
Нет, это они ошибались, потому что видели в Тауриэль то, чего в ней не было, ошибались, думая, что из-за острых ушей и безволосого лица она не достойна любить его, стать его женой, носить его детей. Нет, это они ошибались, а не он, но ему всё равно придётся заплатить за это, ему и Тауриэль, а теперь Фили и Сиф.
Это было не честно.
Если бы от этого пострадал он один, ему было бы плевать. Пусть себе называют его психом, извращенцем или ещё как похуже. Он бы стерпел всё это, только бы быть с ней. Но теперь за его упорство в своём выборе пришлось бы платить его семье, а они были единственными, кого он не мог просить об этом. Но хуже всего было то, что даже сбежав с Тауриэль, он не поможет им и не избавит их от расплаты. Если он уйдёт с ней сейчас и оставит всё ради неё, этот поступок послужит неопровержимым доказательством его безумия. И тогда у Фили не останется никакой надежды на то, что он сможет отстоять свои права.
Это было не честно.
У него болела щека, он потёр её и увидел, что рука испачкана кровью. Ему было всё равно. Что значит царапина на щеке, когда сердце изорвано в клочья? Кили вытер о штаны окровавленную ладонь и полез в карман за трубкой и табаком. На самом деле ему совсем не хотелось курить, но он должен был что-то сделать. А значит, либо это, либо биться головой о стену.
Набив трубку и раскурив её от огня шахтёрского фонаря, Кили скользнул спиной вниз по стене и только опустившись, понял, что уселся прямо в лужу. Снова ругнувшись, он передвинулся на сухую землю. Может, так даже лучше, сказал он себе. Разве не было ужасно эгоистично с его стороны просить Тауриэль любить его, тогда как ей в конце концов пришлось бы расплатиться за это, потеряв его однажды? До того, как ему самому пришлось столкнуться с необходимостью потерять её, единственную любовь его жизни, он не понимал, о чём просит её. Тогда возможно, это было подходящим для него наказанием. Пусть же сейчас сам страдает так, как хотел чтобы однажды в будущем страдала она.
Но всё равно это было не справедливо, потому что она тоже страдала; он был уверен в этом. Тауриэль никогда открыто не выказывала своих чувств, как это делали большинство смертных, но Кили знал, что сегодняшние новости огорчили её. Этим вечером она была намного спокойнее, намного раскованнее в своих ласках, чем обычно, как будто знала, что скоро больше не сможет дарить их ему. Да, она догадывалась о предстоящей разлуке и боялась её не меньше, чем он. Но в конце концов через несколько десятков или сотен, или даже тысяч лет разве не сможет она от этого исцелиться? У неё, по крайней мере, впереди была целая жизнь, чтобы заменить его в своём сердце. Ему повезёт гораздо меньше. Даже двух сотен лет, если, конечно, ему повезёт прожить так долго, будет не достаточно, чтобы выбросить её из мыслей, из души и из сердца. Так что в конце концов, он, возможно, заплатит дороже, обречённый жить без того единственного счастья, которого он так жаждал.
Но у Тауриэль впереди была целая вечность, и она наверняка найдёт кого-то другого, кто будет любить её так, как она того заслуживает. И разве не должен он радоваться тому, что даёт ей возможность найти что-то получше? Разве не должен радоваться тому, что может освободить её, не успев безвозвратно привязать её к себе, обрекая на неизбежное горе?
И всё же, будь оно всё проклято, Кили был твёрдо уверен, что того, что он мог предложить ей за свою короткую смертную жизнь, Тауриэль хотела больше, чем чего-то другого, что она могла бы или не могла найти с мужчиной своей расы. Поэтому, если бы ему позволили обстоятельства, он всё равно принял бы её любовь, её жертву, даже её вечное горе, не протестуя. И по этой причине Валар, в своей безграничной мудрости и милости, теперь спасали её от него.
Он подвёл её, и в этом было всё дело. Она спасала его столько раз: от пауков, орков, отравленных клинков. А он никогда не мог ответить ей тем же. Даже прошлой зимой, когда он вывел её из метели, это не было для неё спасением. О, нет, ей было бы намного лучше дрожать от холода в заброшенной башне на Вороньей высоте, чем идти в Эребор с гномом, который без зазрения совести собирался украсть её сердце и её счастье. Тогда почему же сейчас ему было так больно делать ту единственно верную вещь, которую он должен был сделать для неё уже давно?
Имел ли он право отказаться делать то, что было правильно - для Тауриэль, для Фили - просто потому, что от этого ему было больно?
Его трубка давно погасла. Он вытряхнул из неё пепел, а потом заставил себя подняться и стряхнул грязь с влажной спины. Должно быть, уже наступило утро, а он не спал всю ночь, если не считать тех коротких прекрасных мгновений с Тауриэль, уютно устроившейся в его объятиях. Кили зевнул, и порез на щеке отозвался тупой болью. Времени на сон уже не оставалось, если он хотел найти дядю до того, как Торин встретится с другими членами внутреннего совета. То, что он собирался сказать, без свидетелей сделать будет намного проще. Он подобрал фонарь и побрёл по длинному шахтному туннелю обратно по направлению к королевскому дворцу.
* ionnath yrchuithyr - сыновья орочьих шлюх (синд.) на самом деле перевод не совсем точный. Я позволила себе некоторую вольность, чтобы смягчить слова Тауриэль, на самом деле она дословно назвала послов “те, кто трахает орков” то есть, грубо говоря “орко…бы”. Вот такие у эльфов ругательства, да.
========== Ты поцелуешь и уйдёшь ==========
Этим вечером звёзды не принесли ей утешения. Когда Кили ушёл, Тауриэль спустилась с Вороньей высоты на нижние склоны Эребора. Сейчас она лежала здесь, растянувшись на мягкой траве, и смотрела в небо. В прошлом это занятие всегда помогало ей, отвлекая от грустных мыслей. И всё же несмотря на открытые небесные просторы, на сердце у Тауриэль была такая тяжесть, словно это гора давила ей на грудь всем своим весом. А звёзды у неё над головой… Ну, они сияли не для неё.
Мне этот свет всегда казался холодным. Чужой и недосягаемый.
Откуда ей было знать, когда Кили говорил ей эти слова, что они оба смогут стать друг для друга чем-то большим, чем просто далёкие незнакомцы. Они были друг для друга чужаками, и общего между ними было не больше, чем могло быть между капитаном и пленником, гномом и эльфом. А сейчас они были близки к тому, чтобы соединиться самыми тесными узами.
