- Тогда уходи! - кричу я в ответ. - Вон дверь… проваливай! Если на меня так тяжело смотреть, возвращайся в гребаный Нью-Йорк!

Как только эти слова слетают с моих губ, мне хочется запихнуть их обратно. Я не это хотел сказать. Но со словами такое не провернешь. После того, как их услышат, их не удастся вернуть назад.

Все, что они могут сделать, это отдаваться эхом.

Краска отливает от щек Оливии, и ее глаза закрываются. Лицо обращается к полу, а плечи опускаются. Словно с нее... хватит. Словно у нее вообще не осталось сил.

Она судорожно вздыхает и, не поднимая головы, даже ни разу на меня не взглянув, поворачивается и выходит.

Целую минуту никто не произносит ни слова. Я стою там - как идиот - уставившись в пространство, где она только что стояла. Слова Генри заполняют тишину.

- Ты совершаешь ошибку. И это было жестоко, Николас, даже для тебя.

Я смотрю на Уинстона.

- Выясни, откуда взялись деньги. Сейчас же.

Уинстон кланяется и уходит.

Я чувствую взгляд Генри на своем затылке, но не оборачиваюсь. Мне нечего сказать. Он не чувствует того же самого.

- Эй? - он обходит меня и пытается стукнуть по голове. - Есть там кто-нибудь живой? Кто ты сейчас такой?

Он кажется мне каким-то другим, выше или старше. Более серьезным. Не знаю, почему я не замечал этого раньше и почему, черт возьми, вижу сейчас.

- О чем ты говоришь?

- Ну, ты выглядишь, как мой брат, и говоришь, как он, но ты не он. Ты какая-то его альтернативная версия - тот, кто действует по этим сценариям, давая бессмысленные ответы в интервью. Железный Дровосек.

- Я не в настроении играть с тобой в игры, Генри.

Он продолжает так, будто я вообще ничего не говорил.

- Мой настоящий брат знал бы, что Оливия не сделала бы такого, не смогла бы. Он бы понял вот этим. - Он тычет меня в грудь. - Так что, либо ты слишком боишься доверять своим инстинктам, либо слишком боишься доверять ей, но в любом случае, ты просто позволяешь самой лучшей чертовой вещи, которая когда-либо случалась с тобой, выйти за дверь. А с теми жизнями, что есть у нас, это действительно важно.

Я с трудом сглатываю, чувствуя внутри холод и онемение. Чувствуя... пустоту. Мой голос такой же пустой, как и мое сердце.

- Если она этого не делала, то это чертовски странное совпадение. Я буду знать, что делать, как только Уинстон получит больше информации.

- Тогда будет слишком поздно!

Больше я не говорю ни слова. Мне надоело это обсуждать. Но мой брат еще не закончил.

- В моей жизни было много случаев, когда я думал, что маме было бы за меня стыдно. Сейчас я впервые подумал, что ей было бы стыдно за тебя.

А потом он тоже уходит.

Оливия

На обратном пути в свою комнату я не дышу. Я пропаду, если сделаю это. Поэтому прикусываю губу и обхватываю себя руками за талию, проходя по коридорам мимо охранников, кивая служанкам. Но как только выхожу за дверь, я отпускаю это.

Рыдания вырываются из меня, сотрясая плечи и царапая легкие. Это ярость и опустошение, смешанные вместе, худший вид разбитого сердца.

Как он мог так поступить? После всего, что я сделала… всего, что я готова была сделать для него.

Я видела это в его глазах - этих прекрасных, измученных глазах. Он хотел мне поверить, но не мог. Тот крошечный фитиль доверия, который все еще есть в нем, поджигали слишком много раз.

Доверял ли он мне когда-нибудь по-настоящему? Верил ли когда-нибудь, что мы сможем продержаться... вечно? Или какая-то его часть просто ждала, наблюдала, пока я не налажаю?

Ну и хрен с ним. К черту его и его гребаный дворец. Всё. С меня хватит.

- Могу я принести вам чаю, мисс Хэммонд? - я громко ахаю, и мне кажется, что мое сердце останавливается.

Это горничная из моей комнаты - кажется, ее зовут Мелли. Я не видела ее, когда вошла, потому что плакала, уткнувшись в ладони. Ее чистое лицо переполнено сочувствием.

Но я устала быть окруженной - устала от горничных и охраны, и... от засранцев из Твиттера... и от этих долбаных секретарей и помощников. Я просто хочу побыть одна. Хочу забиться в угол, где меня никто не увидит и не услышит, чтобы я могла дышать... и выплакивать свои чертовы глаза.

Икота пронзает мою грудь.

- Н-нет. Нет, спасибо.

Она кивает, опустив глаза - как послушная маленькая служанка. Она незаметно проскальзывает мимо меня, закрывая за собой дверь. Обученная, ох, как хорошо.

Я запираю дверь. Затем иду к книжному шкафу, соединяющему эту комнату с комнатой Николаса, и запираю его тоже.

Направляюсь в ванную и на полную мощность включаю душ. Когда вокруг меня поднимается пар, я срываю с себя одежду, давясь слезами. Захожу в душ, сползаю на пол и кладу голову на колени. И когда вода обрушивается на меня, я позволяю слезам вылиться наружу.

Николас

Однажды я посетил детскую больничную палату, специализировавшуюся на лечении самых редких и запутанных болезней. Там была молодая девушка - крошечное, перебинтованное, прекрасное создание - которая не могла испытывать боль. Что-то связанное с тем, как ее нервы взаимодействуют с мозгом.

На первый взгляд можно было бы подумать, что жизнь без боли была бы благословением - у нее никогда не болели бы зубы, живот, ее родителям никогда не пришлось бы вытирать слезы после того, как она упадет.

Но на самом деле боль - это дар. Предупреждение о том, что что-то не так и необходимо принять меры для исправления ситуации. В противном случае, без боли, незначительная травма может привести к смертельным последствиям.

Чувство вины действует точно так же. Это сигнал от совести, что что-то чудовищно не так. Мое съедает меня - одним медленным, резким укусом за раз - в те минуты, когда я остаюсь в пустом офисе.

Оно цепляется за внутренности моего живота, когда я возвращаюсь в свою комнату. Оно собирается у меня в горле, когда я наливаю себе виски, что делает способность его проглотить почти невозможной.

Я не могу отделаться от него, не могу перестать видеть… выражение лица Оливии, когда я смотрел на нее в последний раз. Уничтоженную. Раздавленную.

Она не должна чувствовать себя так.

Я - пострадавшая сторона. Я тот, кому солгали. Предали.

Тогда почему я чувствую себя таким чертовски виноватым?

Вина вонзается в меня, как зазубренный край сломанного ребра.

Стакан звенит, когда я ставлю его на стол, затем иду к книжному шкафу и по коридору, ведущему в комнату Оливии.

Но когда я нажимаю на книжный шкаф, он не поддается - не сдвигается ни на сантиметр. Я совсем забыл про задвижку. Мама сама ее установила. Это был единственный раз, когда я видел ее с отверткой в руке - и единственный раз, когда слышал, как она называла моего отца гребаным придурком.

Они уладили все, о чем спорили, но задвижка осталась.

И, по-видимому, теперь ею снова воспользовались.

Я поправляю волосы и выхожу из комнаты в коридор, направляясь к двери Оливии. Стучу по ней изо всех сил. Но ответа нет.

Проходя мимо, молодая горничная кивает мне, и я отвечаю ей тем же.

Я дергаю ручку, но дверь тоже заперта, и я снова стучу, изо всех сил стараясь подавить нарастающее с каждой секундой раздражение.

- Оливия? Я хотел бы поговорить с тобой.

Я жду, но ответа нет.

- Оливия. - Я снова стучу. - Все вышло... из-под контроля, и я хочу поговорить с тобой об этом. Не могла бы ты открыть дверь?

Когда мимо проходит охранник, я чувствую себя полным идиотом. И именно так я и должен выглядеть. Стучать и умолять за дверью в моем собственном чертовом доме. В этот раз я стучу по двери кулаком.

- Оливия!

Через тридцать секунд, когда ответа все еще нет, моя вина превращается в дым.

- Ладно, - я смотрю на закрытую дверь. – Будь по твоему.

Я спускаюсь по лестнице и замечаю в фойе Фергюса.

- Пусть подгонят машину.

- Куда вы едете?

- Подальше.