Он трет лицо, втирая слезы в кожу.

– В общем, я рассказал пару шуток, заставил их смеяться. Мы сделали кучу фотографий, а затем отправились обратно. Мы находились в пути, наверное... минут семь... когда прилетели первые ракеты. Я велел водителю развернуться и ехать обратно, но он меня не слушал. Какой смысл во всем этом, если они не слушают? - спрашивает он мучительным голосом. - Я ударил кулаком парня рядом с собой, переполз через его колени и выкатился из «Хаммера». И побежал... - Генри давится рыданиями. - Клянусь, Николас, я бежал изо всех сил. Но когда добрался туда - там ничего не осталось. Это были просто... кусочки.

Я закрываю рот рукой и плачу вместе с ним. Генри глубоко вздыхает, шмыгая носом, и снова вытирает лицо.

- И я не могу от этого избавиться. Может, я и не должен. Может, это должно съесть меня по кусочкам. - Он смотрит на Николаса, и в его голосе появляется горечь. - Эти люди погибли из-за меня. Они умерли ради фотооперации.

Сначала Николас ничего не говорит. Он смотрит на своего брата с массой эмоций, бурлящих на его лице. А потом встает. И его голос - особый голос - успокаивает, но он тверд. Требуя, чтобы его выслушали.

- За этой дверью стоят два человека, которые готовы умереть за тебя. Сотня во дворце, тысячи по всему городу - все они умрут за тебя или за меня. За то, что мы представляем. Это наше бремя, плата за жизнь, которую мы должны вести. Ты не можешь это изменить. Все, что ты можешь сделать, это почтить память этих людей, Генри.

- Не говори мне, чтобы я жил ради них! - набрасывается Генри. - Это глупо - они мертвы! Я сойду с ума, если ты это скажешь.

- Я не собираюсь этого говорить, - мягко отвечает ему Николас. - Мы не можем жить ради них. Все, что мы можем сделать, это попытаться стать людьми, за которых стоит умереть.       Мы те, кто мы есть - когда ты умрешь, на твоем надгробии будет написано: «Генри, принц Вэсско». А если бы ты убился сегодня ночью, там было бы сказано: «Генри, принц Вэсско, он упал с гребаной лодки». И все это было бы напрасно.

Николас подходит ближе, наклоняется, чтобы заглянуть брату в глаза.

- В мире так мало людей, у которых есть шанс и сила его изменить. Но мы можем, Генри. Так что если ты возьмешь себя в руки и сделаешь что-то удивительное со своей жизнью, то эти люди умрут за что-то удивительное. Это все, что мы можем сделать.

Они оба замолкают. Генри, кажется, успокоился, обдумывая слова Николаса.

- Ты связался с их семьями? - мягко спрашиваю я. - Возможно... помощь им поможет тебе. Окажи им поддержку, посмотри каково их финансовое…

- Это цинично. - Генри качает головой.

- Ты так говоришь только потому, что у тебя есть деньги, - отвечаю я ему. - Когда испытываешь нужду - это вовсе не цинизм, а благословение. И я имею в виду не только деньги. Ты мог бы поговорить с ними... стать другом... может быть, начать заполнять пространство, которое осталось после их ухода. Не потому что ты принц, а потому что ты очень классный парень.

Генри на мгновение задумывается. Шмыгая носом и вытирая щеки.

- Я очень классный.

И я смеюсь. Мои глаза все еще влажные, но я смеюсь. Николас с Генри тоже. Затем Николас садится на кровать и наклоняется вперед, крепко обнимая своего младшего брата. Точно так же, как в тот момент на видео, в ужасный день похорон их родителей.

Как и в тот день, Николас говорит ему, что все будет хорошо.

ГЛАВА 19

Николас

На следующей неделе мы с Генри должны играть в поло. Он отказался, сославшись на предписание врача - из-за недавнего сотрясения мозга. Моя бабушка не дает ему ни намека на то дерьмо с «инцидентом на корабле», хотя в прессе сообщалось, что «дикий, пьяный принц Генри снова в нем».

Думаю, она чувствует, что он борется с чем-то и что, играет он или нет, он не готов к публичному появлению на матче по поло.

У меня же, с другой стороны, нет причин от него отказываться. И я не так уж и сильно возражаю.

Поло - это сложная, напряженная, странно расслабляющая игра, так как у вас нет времени думать о чем-то еще.

Хоть ее иногда называют игрой королей, еще в те времена она использовалась для обучения кавалерии, потому что для того, чтобы хорошо играть, управление лошадью должно быть на автомате, вашей второй натурой.

Еще одна причина, по которой мне приятно там присутствовать, - это реакция Оливии на мою форму.

Я вхожу в ее комнату через книжный шкаф, и ее глаза скользят по мне –черная с белым рубашка обтягивает мои бицепсы, впечатляющая выпуклость заметно выделяется в моих облегающих брюках.

Не говоря ни слова, Оливия поворачивается, ее юбка длиной до икр, ярко-розового цвета, вспыхивает. И она запирает дверь. Замок издает громкий щелчок, и я без сомнения знаю, что мне повезет.

Она неторопливо подходит ко мне и опускается на колени, смеясь, когда вытаскивает мою рубашку из брюк и дергает за пряжку ремня. Сапоги для верховой езды представляют проблему, поэтому она просто оставляет их, обрабатывая меня этими умелыми, великолепными губами и языком, заставляя так сильно кончить в ее рот, что я вижу звезды.

Возможно, божественное сияние.

Да, действительно повезло.

Зрители и пресса разбросаны по всему полю и трибунам - не только играю я, но здесь и королева, наблюдает.

Шелковистая кожа, выглядывающая из-под белого топа Оливии, создает трудности, но я заставляю себя сохранять платоническое расстояние от нее, пока мы идем туда, где она будет сидеть с Фрэнни. Саймон тоже играет.

По пути к трибунам Оливия смеется, показывая мне свой телефон с сообщением от Марти - ответ на фотографию одной из лошадей, которую она посылала. «Словно смотришься в зеркало», - говорится там с красным кружком, обведенным вокруг члена лошади.

Как только она устраивается, я надеваю шлем. А потом снимаю с запястья тиковый браслет отца и протягиваю ей.

- Сохрани его для меня, ладно?

Сначала она удивляется, потом ее щеки красиво розовеют.

- Буду охранять его ценой собственной жизни. - И она надевает его себе на запястье. - Удачной игры, - говорит Оливия. - Я правда хочу прямо сейчас поцеловать тебя на удачу. Но знаю, что не могу, поэтому вместо этого просто скажу.

Я подмигиваю.

- Я получил свой поцелуй на удачу в твоей комнате. Если бы было еще лучше, я бы ослеп.

Я ухожу в сторону конюшни, и ее смех звенит у меня за спиной.

Хотя собираются черные тучи и в воздухе чувствуется угроза дождя, мы в состоянии продержаться две игры. Моя команда выигрывает обе, что приводит меня в хорошее настроение.

Потный и перепачканный грязью, я веду своего пони в конюшню. Я сам распрягаю ее, отправляю в стойло, воркуя о том, какая она красивая девочка - потому что будь то человек или животное, каждая женщина наслаждается комплиментом.

После этого я выхожу из стойла на главную аллею и оказываюсь лицом к лицу с Ганнибалом Ланкастером.

Издаю внутренний стон.

Мы вместе ходили в школу - он не убийца-людоед, как его тезка, но он подлый, отвратительный придурок. Его родители, семья, напротив, хорошие люди. И могущественные союзники Короны.

Это лишь показывает, что даже бушель хороших яблок может дать дурное семя.

Они совершенно не знают о том, какой Ганнибал засранец, и что многие из нас – и я - время от времени вынуждены терпеть его и не бить по лицу.

Он кланяется, потом спрашивает:

- Как поживаете, Пембрук?

- Я в порядке, Ланкастер. Хороший матч.

Он фыркает.

- Наш четвертый номер был бесполезным ублюдком.       Я сделаю все, чтобы он больше никогда не играл в нашем клубе. - И я готов убраться от него к чертовой матери. Но это не так просто. - Я хотел спросить вас о сувенире, который вы привезли из Штатов.

- Сувенире? - спрашиваю я.