- Именно.

Я смотрю ей в спину и жду. Мой желудок скручивает от нервов. Потому что я не помню, чтобы хотел чего-то так же сильно, как хочу ее.

- Если тебе нужно время, чтобы подумать об этом, я...

Оливия быстро поворачивается, прерывая мои слова настойчивым прикосновением губ, ее сладкие губы горячие и требовательные. Мои руки автоматически находят ее бедра, притягивая к себе между коленями. Затем она выпрямляется и проводит пальцем по губам, глядя на меня сверху вниз.

- Ты это почувствовал?

Искра, электричество. Желание, которое питается само собой, наслаждение, которого всегда мало.

- Да.

Она берет мою руку и кладет себе на грудь, где бешено бьется ее сердце.

- А это чувствуешь?

Мое сердце колотится в том же ритме.

- Да.

- Некоторые проводят всю свою жизнь, не чувствуя этого. У нас это будет четыре месяца. - Ее глаза искрятся в лунном свете. - Я в деле.

Через несколько дней у меня запланирован ужин в Вашингтоне, округ Колумбия - благотворительный вечер Фонда Мейсона - и Оливия соглашается сопровождать меня. Когда она беспокоится, что ей нечего надеть, я устраиваю поход по магазинам в «Barrister’s» на Пятой авеню, после закрытия.

Поскольку я не джентльмен, то помогаю ей в примерочной, когда продавщица занята чем-то другим - протягиваю ей руку помощи, чтобы она смогла влезть и вылезти из всей этой одежды - в основном вылезти из нее.

Она останавливается на платье насыщенного сливового цвета, которое подчеркивает все лучшее в ней, и босоножках на каблуках с золотистыми ремешками. Ей показывают простое бриллиантовое ожерелье, которое будет выглядеть с нарядом фантастически. Но Оливия не позволит мне купить его для нее. Она говорит, что у сестры Марти есть что-то более подходящее, что она может одолжить.

После того, как мы уходим, оно не дает мне покоя - ожерелье. По чисто эгоистическим причинам. Потому что я хочу видеть ее в нем. В нем и больше ни в чем.

Но когда наступает вечер ужина, и я впервые вижу Оливию на вертолетной площадке, я забываю об ожерелье - потому что она настоящее видение. Ее губы темно-розовые и блестящие, волосы полуночного цвета элегантно зачесаны вверх, грудь высокая и потрясающая. Я беру ее за руку и целую тыльную сторону ладони.

- Ты выглядишь потрясающе.

- Спасибо.

Она сияет. Пока ее взгляд не останавливается на вертолете позади меня. Тогда она выглядит нездоровой.

- Значит, мы действительно это делаем, да?

Я летаю всякий раз, когда у меня есть возможность, а это не так часто, как мне бы хотелось. А Оливия вообще никогда не летала - ни на самолете, ни на вертолете. Так здорово быть ее первым.

- Я же сказал, что буду нежен.

Веду ее к обычному вертолету, который генеральный директор Международного банка, который дружен с моей семьей, был достаточно добр - и проницателен - чтобы одолжить мне на вечер.

- Если только ты не в настроении для жесткой езды?

Я подмигиваю.

- Медленно и спокойно, ковбой, - предупреждает она. - Или я никогда больше не поеду с тобой.

Я помогаю ей сесть на мягкое кожаное сиденье, пристегиваю ремни и аккуратно надеваю наушники, чтобы мы могли говорить во время полета. Ее глаза круглые от ужаса.

Неужели тот факт, что это меня заводит, делает меня больным ублюдком? Я немного боюсь, что так оно и есть.

Быстро поцеловав ее в лоб, обхожу машину и забираюсь внутрь. Томми сидит сзади; Логан и Джеймс выехали раньше, чтобы подтвердить детали безопасности и встретят нас, когда мы приземлимся. Подняв большой палец наземной команде, мы взлетаем.

Оливия рядом со мной замирает. Будто боится пошевелиться или заговорить. Пока мы не сворачиваем направо. Затем она кричит как резаная.

- О Боже! Мы убьемся!

Она хватает меня за руку.

- Оливия, мы не убьемся.

- Нет, убьемся! Наклони! Наклони в другую сторону!

Она отодвигается от окна - в противоположную сторону от нашего крена. И Томми, стараясь быть полезным, наклоняется к ней. Я выравниваю нас, но ее хватка на моей руке не ослабевает.

- Посмотри на вид, сладкая. Посмотри на огни - они как тысячи бриллиантов на ложе черного песка.

Глаза Оливии так крепко зажмурены, что почти исчезли с ее лица.

- Нет, спасибо, мне и так хорошо.

Я отрываю ее руку от своей, по одному пальцу за раз.

- Хорошо, вот что мы сделаем. Ты положишь руку на рычаг и поведешь вертолет.

Ее глаза распахиваются.

- Что?

- Ты боишься, потому что чувствуешь себя не в своей тарелке, - спокойно говорю я ей. - Это поможет тебе почувствовать себя лучше.

- Ты хочешь, чтобы я дотронулся до твоего рычага и почувствовала себя лучше? - недоверчиво спрашивает она. - Звучит как клеше.

Я смеюсь.

- Никакого клеше. Но... мой рычаг всегда делает все лучше. Ты не ошибешься, если прикоснешься к нему. - Я беру ее руку и кладу на штурвал, дразня ее. - Вот так, держи крепко, но не пережми. Не гладь, просто держи его - я знаю, он большой - привыкни к ощущению его в руке.

Оливия фыркает.

- Ты грязный, порочный мужлан.

Но она забыла бояться, как я и надеялся.      И через несколько минут я убираю свою руку с ее руки, и она твердо держит штурвал, вся в себе, ее лицо пылает от счастья.

- О Боже мой! - она задыхается - и это меня тоже возбуждает. - Я делаю это, Николас! Я лечу! Это потрясающе!

Мы приземляемся примерно через два часа и едем в Смитсоновский институт, украшенный ярко-красными полосами между каменными колоннами и широкими прожекторами вдоль красной ковровой дорожки.

Когда мы подъезжаем, я вижу знакомую вспышку камер.

- Спереди или сзади? - спрашиваю я Оливию в лимузине, поворачиваясь к ней лицом.

Она смотрит на меня с намеком на сухую улыбку.

- Тебе не кажется, что еще слишком рано пристраиваться сзади?

Я ухмыляюсь.

- Для этого никогда не рано.

Она хихикает. Но потом я становлюсь серьезным. Потому что знаю, как сильно я собираюсь перевернуть ее жизнь с ног на голову... а потом, менее чем через четыре месяца, я уйду. Оливия пока этого не понимает, не совсем.

- Если мы войдем в парадную дверь, они сфотографируют тебя, узнают твое имя, и мир сойдет с ума - но это будет нашим решением. Если воспользуемся задней дверью, можем выиграть немного больше времени, но не будем знать, когда, где и как произойдет разоблачение. Это просто случится. - Провожу рукой по ее колену.      - Все зависит от тебя, любимая.

Она наклоняет голову, глядя в окно, наблюдая за толпой фотографов, и кажется более любопытной, чем во всем остальном.

- А что мы скажем?

- Ничего. Мы им ничего не говорим. Они пишут, что хотят, и фотографируют в любое время, но мы никогда ничего не подтверждаем и не отрицаем. И дворец не комментирует личную жизнь королевской семьи.

Она медленно кивает.

- Это как, когда поженились Бейонсе и Джей Зи. Это было во всех газетах: доставка цветов, сплетни от поставщиков провизии - все знали, но пока они фактически не подтвердили это, никто на самом деле об этом не знал. Всегда существовала кроха возможного сомнения.

Я улыбаюсь.

- Именно.

Через несколько мгновений Оливия делает глубокий вдох.      И протягивает мне руку.

- Сожалею, что разочаровала вас, Ваше Высочество, но сегодня вечером не будет никаких действий через черный ход - только через парадную дверь.

Я беру ее за руку и целую - нежно и быстро.

- Тогда пошли.

Оливия держится хорошо. Она машет им рукой, улыбается и игнорирует вопросы, которые сыплются на нас как рис на свадьбе. Она беспокоится, что на каждой фотографии у нее будет «рыбье лицо» - не совсем уверен, что это такое, но звучит не очень хорошо. И перед ее глазами еще долго остаются пятна - я говорю ей в следующий раз смотреть вниз, под вспышки, а не на них, - но в остальном она проходит свой первый опыт общения с американской прессой невредимой.