– У тебя классные сиськи, поймите его, коллега.

– Я не узнаю вас, коллега, я ждала от вас слов сочувствия, а не пошлости.

– Я сочувствую вам, коллега.

– Спасибо. А у вас, должна заметить, классная задница.

Я протянула руку, и мы совершили официальное рукопожатие, как если бы заключили сделку.

А потом, после всех пар, нагруженная сумками, помогала Люде перевезти ее пожитки к нашей спасительнице – бабушке Лиде.

И уже в комнате, заняв третью кровать – самую дальнюю от окна – Люда торопливым шепотом продолжала свои излияния:

– Но самое, девочки, жуткое, это когда Клавдия Петровна вошла ко мне в комнату и начала делиться важным опытом, как не зачать случайненько.

У нас с Ольгой глаза полезли на лоб от такого форсажа в разговоре.

– Ты, говорит, замуж выйдешь – ниче внутрь не пей. А сразу, как с мужем побудешь, с дивана – прыг, а на полу уже таз с водой приготовленный. Быстренько обмылась хорошенечко – и все. Предохранилась.

– Вот это бред! – взвыли мы с Ольгой.

– А женщине все шестьдесят пять! – поддакнула Люда.

А я смотрела и думала: слава Богу: я не одна на весь этаж с Александром. И почему это я должна уезжать? Он – не хозяин здесь.

Уже тогда я начала писать этот роман. И антураж дома, и молчаливое его наблюдение за всеми нами, собравшимися под его крышей, и квартирант, и бабушка – все это вдохновляло и заставляло браться за ручку и мелкими-мелкими буковками-гальками забрасывать чистые страницы толстой тетрадки со смешным чуть косящим одним глазом щенком на обложке.

После потрясающего студенческого ужина на троих – гречки из пакетов с нарезанной колбасой – осталась мыть кастрюлю. Прекрасное время, потому что как только включается вода и пена пузырится на губке, персонажи в моей голове оживают и начинается действие. Теперь в моем романе герои не были плоскими картонными куклами в рисованной одежде. Потому что я украла для них души у реальных людей. Баба Лида, Александр, Люда, Ольга, я, Терем, – уже поселились в нем.

Я отжала губку и положила на место. Осталось вытереть вымытую посуду.

И вдруг персонажи в моей голове удивленно и совершенно неуместно обернулись на незнакомые голоса в коридоре. И мне пришлось раскрыть понарошный сундучок и мысленно уложить моих марионеток туда.

– О, квартирантка! Класс!

На кухню стремительно вошла раскрасневшаяся полная девушка. Такая же грузная, как бабушка Лида.

– Я – Оксана, – она улыбнулась, огромные светлые глаза ее засияли, а на щеках появились задорные ямки.

Я выключила воду и взяла полотенце. Оксана принялась по-хозяйски разгружать сумку с деревенскими продуктами.

– Я все боялась, что банка разобьется. Жива, слава богу! Хорошо, что ты здесь, – она обернулась, – будет с кем поболтать о девичьем.

Я подняла брови, не зная, что ответить. Для меня территория личного пространства – моего, по крайней мере, – огорожена проволокой и желательно колючей, и желательно с оголенными проводами в двести двадцать вольт.

Краем глаза увидела, как в кухню вошел парень и без слов принялся разгружать вторую сумку. Он присел на корточки и смотрел на меня пристальным внимательным взглядом. Поджарый, загорелый, красивый, с горящими темными глазами. Было в его внешности что-то острое, дерзкое – чертовское – не иначе.

– Ага, Володь, подальше ставь, ну так, рядком, чтобы места побольше осталось, – одобрила его манипуляции с банками Оксана. – Как зовут? – это уже мне бросила – довольно приветливо.

– Роза.

И на это Вовка обернулся резко, встал, заложил руки в карманы и прошелся около меня – кот дворовый перед заблудившейся кошкой.

– Какое-то, – Оксана тяжело пожала покатыми плечами, – Какое-то смешное имя, – и смешок грудной.

– Татарка? – спросил Вовка жену, а не меня.

– Или еврейка, – предположила Оксана.

– Да нет, – решилась прервать диалог супругов я. – Русская. Просто папа служил в Биробиджане и…

Но мои объяснения никого не заинтересовали.

– Пирог раздавился, собака, в лепешку, – расстроилась Оксана.

Вовка остановился напротив меня и, не вынимая рук из карманов, произнес:

– Владимир.

Оксанка хохотнула:

– Скажешь тоже! Официально-то как! – и принялась вытряхивать пирожки из газеты на большое блюдо.

– Хочешь пирожок? – это она мне.

Вовка продолжал все так же стоять и пялиться на меня.

– Я только что поужинала. Спасибо, Оксана.

– У тебя волосы точь-в-точь, как у мокрой курицы, – заключил Вовка вдруг.

– В смысле, – мои брови снова взлетели вверх.

– Ну цвет. Знаешь, вот прям мокрая курица. У моего брата двоюродного такие, – и он состроил неприязненную гримасу.

Класс. Ну и ассоциации. И прямота тоже.

– И худа-ая, – с долей удовольствия добавила Оксана.

– Ее просто нужно откормить, – решил Вовка. – Че они тут, студенты, жрут? Анакомы с бутербродами? Это тебе не мамкины щи.

– Ну она же не свинья, чтобы ее откармливать, – заступилась Оксана. – Ты че думаешь, она щи не умеет готовить? – возмутилась она безобидно и посмотрела вопросительно на меня.

– Честно сказать, щи – пока не умею.

– Да ладно, – не поверила Оксана.

И я решила не возражать.

– А глаза у нее, как у Маньки. Ксюх, помнишь Маньку, что таскалась неделями по чужим дворам… – Вовка стоял в той же бесцеремонной позе, чуть наклонив голову, чтобы внимательнее рассмотреть глаза.

– Манька – кошка, – уточнила для меня Оксана, вытаскивая яйца из пластиковой пятилитровой бутылки, обрезанной пополам. – Вот зараза, разбились все-таки два.

– Желтые глаза. Тебя надо в книгу рекордов Гиннеса, – заключил Володька, – нечеловеческие глаза. Будешь знаменитой.

Благодарю, ребятки, но известность, все-таки, хочется заслужить.

– Ой, и правда, желтые, – согласилась Оксана. – Сначала кажутся темными, а если вглядеться – желтые. Ужас. Нет, правда, страшнова-то как-то. Как кошка. Будешь сметану? Это тебе не городская жижанка.

Я помотала отрицательно головой, вытирая крышку и вешая наконец полотенце на крючок-уточку.

– А я учусь на технолога ресторанного бизнеса, – сообщила Оксана. – Только сейчас в декрет ушла.

– Ясно. Я пойду наверх.

– Подожди, – остановила меня Оксана. – Александр здесь? Ну, знаешь, высоченный такой – в проем не вмещается, – хохотнула молодая хозяйка.

– С белыми ресницами?

Она кивнула. А я пожала плечами.

– Знаешь, – сказала я. – Он не Александр. Ну вообще никак, – поделилась, имея ввиду, что имя ему не идет нисколечко.

– А откуда ты знаешь? – осторожно спросила Оксана, бросив взгляд на мужа, – Бабанька рассказала?

Я неуверенно кивнула – вдруг проговорится.

Нависла такая пауза, в которой было слышно тиканье старых массивных часов, висящих в гостиной.

– Все врет. Тихо шифером шурша, едет крыша не спеша, – выговорила Оксана, тряхнув головой, словно сбросив озадачившие мысли. – Володь, ну че застыл? Кушать будешь?

Вовка пожал плечами неопределенно, потом одним резким движением ноги подцепил ножку табуретки, отодвинул и сел к столу.

Я вышла из кухни. Баба Лида торопливо и неуклюже разувалась в коридоре.

– Тяжело сымаются. Ноги к вечеру отекают, – пожаловалась мне, – А чего это? Оксаночка приехала? Да? А на почте – такие очередя! И старухи наглые вперед меня лезут, орут, как полоумные.

– Бабанька, мы тут! – крикнула Оксана из кухни.

Баба Лида бросилась к внучке, заваливаясь в стороны при каждом шаге. И утонула в ее больших объятиях – седовласая старушка с торчащими перышками волос.

И дни в тереме полились непрерывным потоком – листопадом осенним. Я много и подолгу гуляла в одиночестве по тихим улицам Сокола. И не могла надышаться его влажным воздухом, тающим в легких.

Дом пригрел нас, таких разношерстных-разноликих – всех нас, собравшихся под его крышей. Он был единственным, кто нас объединял. И он – тот, кто сделал нас нами, настоящими.