– Объясните! – потребовала я, нахмурившись. – Я, честно, никому ничего не скажу! Григорий свидетелем будет, – пообещала.

– Какой Григорий? – Александр резко обернулся.

– Шкаф.

– То есть, по вашей логике, я должен рассказать о себе человеку, который называет шкаф «Григорием»? Серьезно?

Я закусила губу. Он как бы прав. О Григории надо было все-таки молчать. Логика в его словах неоспоримая. Но я не отчаялась.

– А знаете, – сощурилась я, – человеку, который называет шкаф «Григорием», лучше сказать все и сразу. Семен Семенович тоже свидетель. К тому же, он – мой главный защитник.

– Стол?

– Не-а. стул.

– Х, – Александр качнул головой – как-то странно качнул – жутковато. Черная малевичевская тьма в глазах вперемежку с болотом зеленым. Он подпер рукой дверь, склонившись ниже, и произнес:

– Хотите знать ответ на свой вопрос – ответьте на мой. Только не для меня ответьте. Для себя. Кто вы́. Вы. – И пригнул голову, выходя в коридор.

Я села на стул, скрипнувший жалобно.

– Чего ты скрипишь? – возмутилась. – Я не тяжелая, – и положила руки на колени, как первоклассница.

Кто я? Как вообще ответить на этот вопрос?

Ну начнем с того, что я – студентка. Филолог. Иногда – копирайтер (и это тоже отрицать нельзя – статьи получаются замечательные). Еще – кто? Ну, допустим, человек. Ой, что это я про «допустим». Без «допустим» – человек, девушка.

Так, а если о семье, то – дочь, внучка. … По два-полтора месяца каждое лето в двух разных семьях. Папина – интеллигенция до мозга костей. Родителей, бабушек-дедушек – строго на «Вы», стол круглый в столовой (не кухне) с кипельно-белой скатертью, цветы в вазе, подушки с жесткими, накрахмаленными наволочками. Совместный просмотр политических газет и новостей, после – обсуждение. И «не сметь не знать о политической ситуации в стране и мире!». Времяпровождение: девочки, нарвите цветов и листьев для икебаны, девочки, послушайте, как тетя Света за фортепьяно поет, девочки, тетя научит вас петь и играть. И спинку прямо! Но я же бунтарка. Потому коленочку выше стола непременно. За что: «Девочку надо перевоспитывать срочно!». А девочка уже за дверь и ножку через забор. Назло. Хотя назло все равно не вышло. У девочки бабушкины гены, потому как бабушка: образование филологическое, работа журналисткой и поэтический дар (бабушка гордая была, когда не печатали, сдалась и тетрадь стихов сожгла – даже пепла не осталось, а я с тринадцати лет свое право быть частью литературно-художественного объединения отстаивала, пока Мамонтов, руководитель, не узрел в девочке «явный талант»). И, конечно, все по полочкам и по расписанию!

Семья мамы – рабочая, советской закалки. Кто не работает, тот… Потому бабушка, много ролей сыгравшая на сцене, прирожденная блистательная актриса, ушла в бухгалтеры. Потому что стыдно… Трудиться надо, товарищи! Не место тунеядству в порядочной семье. Вот здесь как раз было похвально: сумела через забор перелезть? молодец, девочка! На дерево залезла, на гараж, перепрыгнула с крыши на крышу? Молодец, девочка!

И родители… Папа в юности в группе под гитару пел… живопись, музыка, единоборства… а потом – офицер. Граница. Дальний Восток. Сияющий морозным воздухом Хабаровск… Мама, воспитанная как готовая жена: вязание, шитье, вышивание, кулинария. И вдруг откуда-то кудрявая любознательная девочка с пугающе взрослым взглядом, в три года написавшая свое первое стихотворение. А в 5 уже вовсю сочинявшая сказки вслух маме, крутясь вокруг нее, суетящейся на кухне. А дальше – сочинения, каждый раз в классе вслух читаемые, бесконечные победы на конкурсах эссе и стихов, любовь учителей словесности и убежденность их же: что не напрасно голова положена на плаху образования, что есть в том смысл, есть будущее…

А если глобальнее, так чтобы души́ как-то касалось, то я – русская. О, нет, даже не так – потомок самой древнейшей нации мира – гиперборейцев – народа, живущего там, где дуют северные ветры. Класс. Куда душевнее! Или нет. Допустим, так: народа, который верил в дух, в свой род, в истоки всех событий, откуда они берут начало… В Мать-землю, в гармонию и согласие между людьми и силами природы…

Или жестче, как журналистка. Пусть ты выросла на православии: в углу иконки старинные, лампадка горящая, молитвы ежевечерние, когда «Не сметь с непокрытой головой стоять» или выросла на атеизме коммунизма, когда «Как говорил великий дедушка Ленин…» – это все не важно, потому что в твоей крови, по твоим венам текут голоса твоих предков.

Или еще резче, скандальнее (как в одной из моих статей писалось): когда обрывают твою принадлежность к единому русскому роду, убрав из паспорта графу «национальность», когда постоянно навязывается определение «россиянка» вместо «русская», когда средства массовой информации убеждают тебя, что ты живешь «в Раше», а не в Рассеи… – вот тогда и в этот момент всем существом своим протестуешь и чувствуешь в себе дыхание всех тех, кто жил тысячи лет назад. Начинаешь осознавать, совсем по-журналистски, что ты – бунтарка была и есть, что ты не просто принимаешь в себе родное язычество, но родноверие – родную веру своего народа, не привезенную с чужих земель, а свою, рожденную от слова «род» (а род – это и народ, и родина, и природа). Веру, несущую волшебные тайные знания, любовь к своей земле – Рассее – веющей свет – и осознание, что ты пришел на эту Землю во благо своему роду. Что руки твои дают куда больше, чем ты думал до этого. Что ты – не просто человек, что – ты значим. И твое появление на свет несет нечто благое – то, что и есть смысл жизни… И родноверие приносит радость жизни – не страдания, культивированные привезенным христианством, а радость. А радость, в свою очередь, рождает желание созидать, творить. И это чувство исходит не откуда-нибудь, а из преемственности, принятии живительной силы своего народа, из духа, называемым ничем иным, как русским духом, который – да, вот здесь, можно положить руку, туда, где была рука Александра, – в груди, там, где и есть – не сердце, не биологически-слепленная материя – душа. Именно.

Нет, Александр – не паук, не вампир энергетический, под взглядом которого теряешь силы – нет – он тот, кто восполняет необходимой энергией мыслить, чувствовать, творить.

И такой силой обладает, по-моему, лишь тот, кто называется Учителем. Не в том современном смысле, в котором «Географ глобус пропил», а в ином – высшем – не земном.

Вечером, боясь надвигающейся, шепчущей ночи, спустилась вниз. Возможно, врет все Александр. Что страшного может случиться?

Проходя мимо бабушкиного закутка между гостиной и кухней, где стояли кровать, древний шкаф (брат Григория), пара деревянных стульев (судя по скрипу, Семеновичи – не иначе), я услышала, как баба Лида выговаривает Оксане:

– Что ты за баба такая? Ну? вумней надо быть. Муж пришел навеселе, а ты чего? Дверь заперла? Да хто ж так делает? Ну. Да ты спокойненько, да ласково встреть его, закусить дай, спать отведи. Куда гнала-то его? Чтоб замерз где? Ну. Вот так твой хрестный и сдох. У жены под дверью. Бъ ядь.

На кухне сидел Александр в плетеном кресле и читал газету.

– Вы можете со мной поговорить? – сказала я.

– Это плохая идея, – выглянул из-за длинных типографских листов и тут же встряхнул их, выпрямляя.

– Почему? – я стала напротив.

– Потому что вы не нашли ответа.

– Откуда вы знаете? – я зашла сбоку, чтобы видеть его лицо.

– На самом деле, это не сложно.

У него на руках светились рыжие волоски. На черных, наручных часах с серебристой окантовкой чеканили шаг три стрелки, золотистая ползла мимо цифры «13».

– Как вас называть? Александр? Хан?

Он выдохнул шумно, посмотрел на меня пристальным взглядом, болотом затянутым:

– А вы как хотите, чтобы к вам обращались: Роза или Вика, к примеру?

– Ясно.

– Ясен красен! – улыбнулся вдруг. – Смотрите, как все очевидно в мире.

– Сколько вам лет?

– А вы бы сколько дали?