– Ты наблюдаешь за мною, но знаешь ли ты, что ты видишь? – вдруг произнес человек, не поворачивая головы, запрокинув ее, смотря в черноту безлунной ночи. – Горный хрусталь, морион и обсидиан.

Не придав значения этим словам (я подумал, что он обращался к кому-то еще), хотя внутри меня поселилась настоящая тревога и даже страх, я заметил, что его руки были буквально по локоть в крови. Руки черные, словно бы обожженные пламенем. Но нет. Кровь капала с его пальцев на отсыревшую траву.

– Ночь до скончания времен будет длиться вечно, но не вечен ты. Времени все меньше, и он слабеет, и меня нет рядом, чтобы разделить его ношу, но есть ты, и теперь это твоя забота. Уильям, помни об этом.

– Кто ты? Откуда знаешь меня? И чья ноша – теперь моя? – я вопрошал тихо, боясь нарушить царившую тишину, покуда он закончил свою речь. Он действительно обращался ко мне.

– Я не более, чем тень того, кто давно умер. Тень, которая не имеет голоса, плоти и крови. Розмарин для памяти, Уильям. Цветок свадеб и похорон. Вспомни, Уильям. Вспомни! – он обратился ко мне. Все, что я мог видеть, пока он говорил – движущиеся губы.

– Что я должен вспомнить, черт возьми?

– Смерть!

Я проснулся в холодном поту. Тяжело дыша, буквально задыхаясь. Вскочив с постели, я принялся судорожно пить воду из кувшина, стоявшего на столе. Это был сон, конечно, но столь реалистичный, что мне стало дурно. Я ощущал тревогу, отвратительную пустоту и холод в животе. Розмарин. Слишком много розмарина. Я буквально почувствовал его вкус и запах. Человек в черной вуали говорил о камнях. Я не вспомнил сразу, о каких, но как только в памяти возникли все три названия, записал их на обрывке бумаги и осел на стул. Из меня словно ушли все силы. Что со мной происходит?

Я проспал не больше пятнадцати минут, а устал так, словно не смыкал глаз уже неделю. У меня заболели кости, все тело заныло, словно бы меня продуло. Надеюсь, я не захворал из-за неугомонного ветра, что трепал гобелены в коридорах и галереях. Я отправился сначала в библиотеку, но потом свернул и попал в ту самую комнату, где висел портрет. Я вошел и, сразу же направившись к столу, где лежали книги, перебрал каждую, изучив вдоль и поперек, и выбрал ту, на которой золочеными буквами было написано «Roci și minerale». Я пошел в библиотеку, чтобы найти словарь.

Больше нескольких часов я переводил, сгорбившись за столом, чтобы только понять, о чем шла речь. И почему я только не принял видение за вечерний сонный бред? Я прочитал следующее:

Горный хрусталь – камень ясновидящих, магов и колдунов, необходимый для предсказания будущего. Обсидиан – концентрирует астральные силы. Морион – облегчает связь с потусторонним миром.

Чью смерть я должен был вспомнить?

Что же, черт возьми, все это значит?

Я сидел, озадаченно глядя в книгу и поджав губы, а внутри меня билась тревога, холодом сковывая внутренности.

Единственным занятием, доступным мне в полной мере, было разглядывание гобеленов во время прогулок по продуваемым коридорам старого замка. Казалось бы, что меня должна была одолеть невероятная скука, но предчувствие чего-то нехорошего и непреходящее ощущение, что за мной наблюдают, избавили меня от хандры. Я прихватил словарь и книгу в свою спальню, чтобы получше с ней ознакомиться, и то, что с каждой прочитанной и переведенной страницей все прочнее становилось осознание мной того, что все это я уже знал, хотя никогда в жизни не интересовался магией – труд о камнях и минералах содержал информацию именно подобного рода – и даже презирал все подобное, вызывало беспокойство. Что-то в этом всем было не так: граф, что взирал на меня стеклянными, светящимися во тьме голубыми, слишком молодыми глазами, его постоянное отсутствие, спальня, вечно теплая и убранная, хотя кроме графа фон Штауффенберга в замке никто не жил, разбушевавшаяся в сентябре страшная метель и дурные, абсолютно непонятные мне сны.

Несколько дней я провел в тишине наедине с завываниями ветра за окном, поскольку граф так и не почтил меня своим присутствием после того вечернего разговора и подписания договора на покупку имущества в Лондоне. Я мог бы уже быть на пути в Англию, но непогода совершенно испортила все мои планы, и мне уже начало казаться, словно бы это – не более, чем глумление со стороны жизни, но, быть может, я просто преувеличивал. Так же, как и то, что за мною постоянно кто-то наблюдал. Я надеялся, что у меня не развилась отвратительная мания преследования.

В конечном итоге, благодаря погоде и гулявшему по замку сквозняку, я заболел. У меня обострился бронхит, заболело горло и воспалились уши. Я не вставал практически сутки, лежал и мучился от простреливающей боли, от ломоты костей. Помню только, что граф посетил меня, что-то сказал и дал выпить нечто странное на вкус. Знаю, что еще долго на языке оставалось послевкусие шалфея. Я лежал долго, неделю, не меньше, и мне снились сны, которые я не запоминал, но я все время чувствовал рядом с собой присутствие графа, что в простые дни не проявлял ко мне такой заботы и внимания. Правда, больной посланник из Англии – обуза, не больше и не меньше. Метель, как оказалось, перестала, и в одну ночь, абсолютно изможденный лихорадкой, я пил горячий травяной сбор и просто сидел на постели, смотря в огромное окно, сквозь которое в комнату проникал ветер, незаметно волнуя огонь свечей, стоящих на столе. И только спустя какое-то время после того, как я пришел в себя, осознал, что спал в той самой комнате, где висел портрет.

– Это самая теплая спальня в замке, мистер Холт, и самая, пожалуй, уютная, – граф столь незаметно проскользнул в помещение, что я даже вздрогнул от неожиданности, резко втянул воздух носом и гулко закашлялся – болезнь все еще не отпустила меня окончательно. Жар и озноб отступили, и уши перестали гореть болью, и только горло напоминало о том, что я уже неделю в совершенно ужасном состоянии.

– Спасибо, что проявили такую заботу и участие, Ваша Светлость, – произнес я осипшим голосом. Я не разговаривал так долго, бормотал в бреду, как помню, а потому вышло не особенно благозвучно. – Вашими усилиями я жив и почти здоров. Простите, что вам приходится находиться в моем обществе столь долго, сколь не было задумано с самого начала.

– Милый друг, вы не представляете, какая скука быть здесь одному, словно в заточении, коротать последние годы жизни, надеясь, что какой-нибудь иностранец или местный заскочит на стаканчик цуйки да разговор по душам, – фон Штауффенберг присел в кресло напротив меня. Мне показалось, что он помолодел на десяток лет, не меньше.

Морщины стали менее глубокими, а бледная кожа, словно у мертвеца, налилась кровью и стала упругой, здоровой и гладкой; редкие волосы стали гуще и темнее, и только глаза его не изменились. Он не пугал меня, но вызывал интерес, и я не мог отказать себе в удовольствии, несколько, быть может, извращенном, чтобы побеседовать с ним на некоторые темы.

– Граф, если вам не в тягость, расскажите пожалуйста, кому принадлежала эта комната? Я имел смелость зайти в нее из-за любопытства и непреодолимой скуки, покуда прогуливался по замку, и обнаружил ее, натопленную и убранную. Вы говорили, что живете здесь один, – я понимал, что подобный разговор может разозлить его или вывести из себя, поскольку я вторгся на территорию, куда мне не следовало заходить, но не в моих правилах было отступать от возможности узнать что-то весомое. Но, к моему вящему удивлению, он не проявил и толики недовольства.

– Князь без княжества Вильгельм Хованский, первый советник князя Валахии Иона I. Именно ему предназначалась эта комната, но, к сожалению, заговор против власти господаря привел к казни юноши. Эта комната для моего предшественника была чем-то навроде алтаря по павшей любви, а потому я посчитал необходимым сохранить ее подобной, чтобы не вызвать гнева древнего духа. Вы ведь знаете, что у нас, в Румынии, нечисть в почете, – граф ухмыльнулся и сложил руки на груди. Он говорил, не отрывая взгляда от моего лица ни на мгновение, но мне не было не по себе. Быть может, привык?