Через несколько дней я ожидал гостя из Великобритании: молодого консультанта, что являлся родственником одного из именитых чиновников, который сможет помочь мне оформить бумаги в наилучшем виде, ведь он, как сказал тот самый ранее упомянутый «толковый человек» из Бухареста, «подающий надежды юноша». Будем надеяться, что он не разочарует меня. По правде говоря, я был утомлен постоянным ожиданием чего-то смутного и неясного, потому решил встретить гостя сам. Чрезвычайная удача – туманная и облачная пелена.

Добравшись за недолгий срок до Бистрицы и узнав у хозяйки постоялого двора, что молодой человек, ожидавший дилижанс, уже устроился в своей комнате, я стал ждать.

Он был закутан в пальто и шарф, уткнувшийся в книгу и совершенно заспанный. Люди, пожалуй, очаровательны в своей простоте. Дорога из Бистрицы в Буковину, безусловно, была не быстрой. Мой замок располагался глубоко в горах за Верецким перевалом, отчего долгая, утомительная дорога казалась бесконечной, а непрекращающийся ливень только способствовал подобному ощущению. Я любил сидеть в седле и скакать на лошади, но никак не управлять медленным дилижансом, что плелся по размытым горным дорогам, как черепаха. Впрочем, я слишком давно не был за пределами замковых стен, и это было даже несколько увлекательно. Волчий вой напоминал песнь, заунывную и древнюю, не балладу, но плач. Плач по ушедшим столетиям. Я не привык к философствованию, но из-за буквально векового одиночества и не такое приходит в голову.

Волчья стая пыталась напасть на дилижанс, когда мы остановились на развилке нескольких дорог, поскольку ветер повалил дерево и пришлось вести лошадей по объездной, из-за чего мы прибыли в Буковину на несколько часов позже.

«Ваша Светлость, Информирую вас, что погода оставляет желать лучшего. Горные дороги размыты и небезопасны. Мы прибыли в Буковину, и я не преминул возможностью остаться на постоялом дворе на несколько часов, чтобы согреться и подготовиться к продолжению своего путешествия. С уважением, Уильям Холт.»

Покуда я читал письмо, стоя под дождем рядом с дилижансом, ибо юноша отдал его мне, я заметил, что пергамент, в который превратилась моя кожа за долгое пренебрежение собственным здоровьем, стала впитывать влагу не хуже обыкновенной бумаги, на которой расплывались чернила. Я следил за ним, едва ли не постоянно, без особого интереса, но ровно до того момента, как увидел его лицо.

Глаза. Глаза, словно бы два хризопраза, прозрачные и чистые, светлые, будто бы наполненные предутренним светом. Я всегда сравнивал его глаза с полудрагоценными камнями, хотя они были ценнее любого искусного детища ювелира. Я любил их.

Я возгневил богов. Я принял проклятие. Я возжелал именно этого момента. И мести за юношу с глазами цвета хризопраза. Помнится, мне привезли красивейший осколок польского кварца. Этот камень до сих пор лежит в шкатулке в моей спальне. Впрочем, это уже не имеет значения.

Я был спокоен, молчалив, и лишь смотрел на него несколько дольше, чем положено, отчего вежливое выражение на его лице сменилось подозрительностью и легкой отчужденностью. Я был измучен ожиданием этого момента. Я всегда знал, что ожидание будет вознаграждено, когда именно – вот был главный вопрос. Я ждал покорно, долго, бесконечно. Я не почувствовал ни облегчения, ни радости, ни надежды. Я почувствовал отдохновение.

Это был совершенно иной человек с родными глазами, лицом и тембром голоса; человек, у которого не было ни узнавания, ни реминисценций, но я понимал, что возжелал бы слишком многого, если бы ожидал чего-то подобного. Мне дали возможность. И я не имел права ее упустить. Но время еще не пришло.

Утро вступило в свои права, как только мы достигли замковых ворот. Видневшиеся разрушенные башни, в былые времена крепкие, как скалы, даже на меня навевали тоску, но это место перестало быть домом, когда моя постель опустела, а сердце было выжжено, благодаря барону Морану.

Восход солнца пришелся ровно на тот момент, когда дилижанс скрылся в тени замкового двора. Впервые за последние три века я увидел зарождающийся рассвет.

Дилижанс остановился во дворе замка на рассвете. Непроглядная густая тьма сменилась розово-лиловым свечением, постепенно гасли звезды. Замок находился на утесе, окруженный густым лесом. Хотя черный силуэт каменной громады и выглядел несколько зловеще и пугающе, любопытство и тяга к изучению нового, безусловно, овладели мной в то же мгновение.

Спиритические сеансы завладели широким вниманием общественности в Великобритании: буквально каждый уважающий себя представитель высшего и не только общества ходил к медиумам и посещал различного рода собрания, и проводил ритуалы, если, конечно, была возможность. Левитацию столов, трюки с табличками и прочие фокусы я считал исключительно дурением голов. Кто в здравом уме поверит в подобную чушь? Однажды я прочитал рассказ сэра Артура Конана Дойля «Скандал в Богемии». Занятная, однако, вышла история, хотя я абсолютно не поклонник художественной литературы. Выяснилось, что этот самый сэр верит во всю эту потустороннюю чепуху. Спиритизм – зараза нынешнего времени, едва ли не пандемия! Впрочем, Адам тоже полагал, что сможет связаться с душой своего погибшего в ходе одной чрезвычайной истории любовника, но, полагаю, в данном случае им движела глубокая скорбь, нежели рассудочность и здравомыслие.

Румыния сплошь кишит ведьмами, колдунами, ведуньями и нежитью. Тут верят в оборотней и вампиров, лесных нимф и прочую ерунду. Здесь распространены мифологический дуализм и богомильство, связанные с представлениями о добрых и злых силах. Я же всегда верил в науку и прогресс, собственный разум и логику. А потому я смею списать на усталость и выпитое вино, что покуда мы двигались в сторону Верецкого перевала из Буковины, мне почудилось, будто дилижанс преследуют красноглазые волки, а у моего извозчика, присланного графом, буквально потусторонний взгляд горящих глазниц. В какой-то момент мне стало дурно, и показалось, словно мной овладела лихорадка, и маячащие за окном повозки тени, рожденные высокой луной, стали приобретать жуткие очертания.

Слишком много разглагольствований и все не по делу. Вкратце и по существу, извозчик доставил меня в целости и сохранности через несколько часов после выезда от Верецкого перевала в сторону замка. Правда, он буквально исчез из виду, стоило только дилижансу остановиться во дворе. Хоть и светало, тень, отбрасываемая каменной громадой, буквально накрывала чернотой, а потому без фонаря было бы трудно разобрать дорогу, что вела к порталу замка. Я вылез из повозки и взял свою немногочисленную поклажу, которую поместили внутрь, поскольку дождь был чрезвычайно сильным и норовил попортить пожитки. Свет забрезжил в паре ярдов от меня – открылась тяжелая каменная дверь: в проходе стоял человек.

– Здравствуйте, – я подошел ближе, ориентируясь на полоску света. – Меня зовут Уильям Холт, я прибыл к графу Иону фон Штауффенбергу по поручению… – было начал я, как меня прервал тихий, спокойный голос, преисполненный уверенности и твердости.

– Доброе утро, и добро пожаловать в мой замок. Войдите свободно и по доброй воле.

Голос принадлежал мужчине, буквально седому и морщинистому старику, чьи волосы были практически белыми, а кости хрупкими, и плечи – слабыми, и спина его изгибалась латинской буквой «S». Он был одет в традиционную одежду на старый манер: белую хлопковую рубаху, украшенную различного рода орнаментами, с рукавами в полтора полотнища, ицари – штаны из грубошерстного сукна, – и кожаный широкий пояс. По правде сказать, я ожидал чего-то менее традиционного и более богатого, но, впрочем, перед кем этому старику здесь красоваться? Глушь несусветная.

Из общего облика консервативного деда, из которого, наверное, уже и песок сыпется, выбивались яркие голубые глаза. Если бы я был более сентиментальным, я бы сказал, что узрел очи цвета горечавки, но я не настолько уже выжил из ума, хотя на язык так и просятся подобные эпитеты.