На последнем болезненном хрипе, отозвавшимся в реальности стоном боли, мне удается раскрыть глаза – и даже свет едва теплящегося огня в камине режет. Страшно хочется пить. Безвольная рука тянется к шее, стискивает горло пальцами. Передергивает, больно сглатывать. Слизистые пересохли – от нестерпимой горячки ли? – и невозможно произнести ни слова. Подняться с кровати – непосильная задача, но ласковые руки обнимают и усаживают, помогают прилечь на подушку, прислоняясь спиной к резному изголовью кровати. Расфокусированный взгляд наконец останавливается на родном лице. В глазах напротив – облегчение. Джонатан берет мои руки в свои, целуя начинающие леденеть пальцы – лихорадка отступает, жар перестает мучить тело. Он сжимает мои руки в своих и едва ли не плачет – я не видел его таким никогда. Мне хватает сил лишь на то, чтобы освободить одну руку и погладить его по волосам.

Язык словно прирос к небу – не могу говорить, – и горло сдавливает. И жажда определенно не совсем простого свойства. От стакана воды становится легче – отступает дискомфорт, вызванный температурой. Тело кажется чужим, беспомощным и больным. Кажется, что вампир – всесилен, что один укус и ты – высшее звено в цепи питания. Но плата высока. Сперва ты умираешь – мучительно и болезненно, – а потом справляешься с недугом, пока твое тело окончательно трансформируется и перерабатывает яд. Мне душно и отвратительно, и только с помощью Джонатана в одной рубашке я выхожу на улицу, чтобы сесть на крыльцо, ступнями зарываясь в снег, такой редкий для Англии, молча смотря на огромное чернеющее небо, сплошь усыпанное далекими звездами.

Рану на шее тянет и я, взяв в ладонь целую горсть снега, прижимаю его к укусу, испуская тихий надломленный стон. Я чувствовал себя смертельно больным, но с каждым часом мне становилось лучше, хотя общее состояние вряд ли можно было хотя бы с натяжкой назвать удовлетворительным. Джонатан садится рядом, чтобы позволить мне прислониться, устало укладывая голову на плечо.

Это все, что мне удалось вспомнить о том дне, когда я отдался демону во мне.

Он смотрел на меня больными глазами и молчал. Укутавшись в теплое одеяло, Уильям сидел на кровати, то и дело вздыхая. Его грудь вздымалась тяжело, словно бы ему приходилось прикладывать усилие, чтобы наполнить легкие воздухом. Он не должен был дышать – я не дышал, стоило мне стать вампиром. Нелегко смотреть на близкого человека, который выглядит так, словно неизлечимо, смертельно болен, и виной этому ты сам. Я вытащил из портсигара самокрутку с неплохим табаком и закурил. Стоило сделать первую затяжку, как самокрутка исчезла из моих рук и оказалась в руке Уильяма, между тонкими трясущимися пальцами. Он поднес ее к губам, обхватил и сделал вдох – глубокий, прикрыв глаза, а потом также молча отдал папиросу обратно. И все-таки заговорил.

– Сколько дней меня не было? – Его голос звучал хрипло и приглушенно, и каждое слово давалось ему с трудом. Впрочем, я видел, что после пробуждения – прошло не менее часа, – ему стало лучше.

– Три ночи, Уильям, – забрав самокрутку, я продолжил курение. – Я думал, что ты не очнешься.

– У тебя получилось? – Он имел ввиду обращение. – Правда получилось?

– Я не знаю, – когда папироса стала жечь пальцы, я выбросил ее в камин. – Ты что-нибудь чувствуешь? Что-нибудь необычное?

– Я чувствую, – Уильям задумался на какое-то время, безотчетно потирая шею. Его пальцы были ледяными, и не только потому, что он замерз в снегу. – Усталость и боль в горле. Словно выбрался из пустыни, отвратительная жажда.

– А сердце бьется? – Он, сперва взглянув на меня, расстегнул рубашку и приложил ладонь к груди. И провел так не меньше минуты.

– Нет, – голос звучал так, словно бы для него это было откровением. – Не бьется, Джон. Не бьется! – Столько паники и удивления я не ожидал. Присев на кровать, я взял лицо Уильяма в руки и серьезно посмотрел в его глаза.

– Значит, у нас получилось, – выдохнул я и обнял своего новообращенного вампира. – Слава дьяволу.

– Я думал, что очнусь и буду голоден, как обезумевший зверь, – Уильям протянул неуверенно, словно стеснялся собственных слов.

Поразмыслив некоторое время, перекатывая в руках вторую самокрутку, я пришел только к одному возможному, наиболее логичному умозаключению, которое не преминул возможностью высказать:

– Думаю, все дело в том, что ты не можешь по-настоящему захотеть то, чего ты никогда не пробовал. Знаешь, как с плотской любовью.

– Тело желает, но разум не осознает?

– Именно, Уильям. Ты ощущаешь жажду, и тебе кажется, будто бы вся вода мира не сможет утолить ее. Лишь потому, что ты не знаешь, какого именно свойства твоя жажда. Ты готов испивать стакан за стаканом воды, бутылку за бутылкой вина, чтобы избавиться от этого ощущения, но всего лишь несколько глотков теплой крови, живой крови, избавят тебя от этого продолжительного страдания.

– Разумно, – Уильям кивнул, внимательно слушая.

– Но дело в другом, и, думаю, что это беспокоит меня не безосновательно. Один глоток крови, когда ты наконец-то ее попробуешь, может, если не свести тебя с ума, но разбудить того самого зверя, который сейчас в тебе не показывается.

– Джон, мне холодно. Ты можешь налить мне виски? – Уильяма передернуло, и он сильнее закутался в одеяло.

– Вряд ли это тебя согреет, но, – подойдя к столику, я налил ему горячительного на два пальца и вернулся к постели, передавая бокал. – Прошу.

Уильям принял виски и сделал хороший глоток. Его передернуло, но руки перестали так дрожать. Он выглядел так, словно провел последнюю неделю в непреходящей горячке, и его колотило, как при высокой температуре. Но дело было в том, что помочь Уильяму могла только кровь. И это становилось причиной появления другого вопроса – как мне предстояло взять новообращенного вампира на первую охоту, стоило научить его убивать людей.

Мне сделалось дурно от этой мысли. Я сам убивал спокойно, без лишних моральных тяжб, осознав для себя: зачем и почему я это делал. И делал это больше трех столетий. Но теперь мне предстояло научить Уильяма не просто вгрызаться в чье-то горло, высасывая кровь и жизнь, но вместе с этим столкнуться с его гуманизмом. Еще несколько дней назад он был законопослушным – насколько это было возможно – и благочестивым человеком, не желавшим никому зла, занимающимся изучением всего окружавшего его мира. А теперь он должен был лишать жизни людей – ни в чем неповинных людей – и это была именно та мысль, с которой мне было необходимо справиться.

Решение пойти на свое первое убийство мне далось непросто. Обдумывание такого решительного и важного – для всего последующего бессмертного существования – шага заняло слишком много времени – несколько месяцев. К тому моменту я был сильно истощен и обозлен. И стоило мне попробовать кровь, я несколько обезумел. Не могу сказать, по какой причине, но мне удалось прийти в себя спустя несколько диких, полных кровопролития недель. К тому времени я наворотил достаточно, о чем долго жалел. Убил трех ведьм на шабаше, молодую мать с новорожденным ребенком, лесничего и даже деревенского старосту. В конечном итоге, привлек к себе слишком много внимания, которое было мне совершенно ни к чему. И мне не хотелось, отчаянно не хотелось, чтобы что-то подобное произошло с моим Уильямом.

Природа обращения была иной. Если я был проклят, то Уильям же стал моей жертвой. Было то какое поверье или просто так считалось, что обращенные женщины становились невестами вампира, а юноши – учениками или «сыновьями». Я не встречался с вампирскими кланами – я предполагаю, что где-то существуют подобные нам, но знакомства с ними не имел, – а потому точно не могу сказать, правдивы такие взаимоотношения или нет.