Толстая деревянная дверь стояла на входе в спальню Веры. Внутри было хоть немного тепло, но крайне душно, будто в бане, и сонливость новыми силами навалилась на Владислава. Убедившись, что закутанная в несколько одеял и лежащая на вогнутой подушке черноволосая девочка спит, её брат на цыпочках обогнул потрепанную, грубую постель, и поставил мясной торт на прикроватный столик. Решив не терять времени, Владислав подобрал пухлый шприц, отдающий запахом металла, и вдавил в него несколько беспорядочно валяющихся мягких таблеток. Тут было важен тип каждой и соотношение. Получившаяся жижа через иглу вошла в бледное и худое запястье Веры, и по прозрачным венам ручейком побежала струйка обезболивающего.
— На всякий случай.
Владислав совершил ещё один поход на кухню и уже готовился поздравлять Веру. Мятый сверток лежал в покрасневших руках, дожидаясь своего часа. Картина уже была поставлена ребром перед кроватью так, что была первым, что увидит девочка после пробуждения. Ну а мясной торт всё так же покоился на тумбочке, согреваясь в душном тепле. Синеглазый потормошил сестру за плечо, та подпрыгнула и чуть не ударилась о выпуклую деревянную спинку.
— С Днём Рождения! — Владислав выдавил из себя самую яркую улыбку, которую мог. — Как спалось?
— Нормально, до определенного момента.
Вера поправила непослушные и взъерошенные копны угольных волос с чистого лица. Иногда старший брат поражался, как в подобных условиях мог распуститься столь прелестный цветок, хотя не без гордости припоминал себе, что всегда кормил её так, как не может себе позволить даже чиновник низшего ранга, и лечил только лучшими лекарствами. Её кожа, отдававшая аристократизмом эпохи возрождения, не блестела ни единым прыщиком, скулы совсем не выделялись и смещали всё внимание на завораживающие глаза. Их европеоидный разрез совершенно не нуждался в обводке и сильно контрастировал с бледностью румянца. Темная радужка прикрывалась уходящими волной к острому носу пышными ресницами, а завершали картину прямые, но утонувшие в вечной грусти брови. — А что это?
Вера всмотрелась в установленную перед кроватью картину сквозь пелену утренней слепоты. Её неподдельный интерес обрадовал Владислава, и он, в преддверии следующего вопроса, начал разворачивать сверток в тайне от именинницы.
— Тут сотня роз. Четное количество, как для… — она пыталась остаться спокойной, но в слабом голосе появилась дрожь. Девочка выдержала нервную паузу, и пересчитала количество цветков снова. — Покойников. Врачи снова… Или… Это же случайность, да?
— Нет, нет, конечно нет, — выпалив это, старший брат тут же понял, как может воспринять эти слова смертельно больной человек и вложил в маленькую ладошку оцепеневшей сестры влажную и озябшую розу. — Это настоящее живое чудо, синтезированное в лаборатории. Практически не нуждается в воде, минералах, и даже свете. А в благоприятных условиях срок жизни достигает года! Так что у тебя пока что сто одна роза.
Владислав подмигнул сестре, чем выудил у неё слабую улыбку. Вера потрепала розу за один из тусклых лепестков, как родитель послушного ребенка, и задумчиво сказала:
— Сто один цветок на год. Как для живого. А потом — сотня. Для покойника. И всё?
— Ну…
Он не продумывал, что диалог зайдет так далеко. Вера была смышленым ребенком. Она часто помогала ему в подсчетах прибыли на возможной работе, впрочем, не забывала лукавить и попросту отправлять брата туда, где были наилучшие условия труда. Но если у него получалось раскусить её план, Владислав все равно бросался в самое пекло ради нескольких долларов прибавки. И, пока Вера ещё могла ходить, что, впрочем, было ей строго запрещено, она прятала пропуск брата, когда тот спал, и на его же деньги заказывала ему же доставку горячей еды. А он, спустя час чертыханий, отдавал всю пищу ей. И это противостояние казалось бесконечным, они будто были друг другу злейшими врагами, но в тоже время желали только добра. Среди них даже разгорелся спортивный азарт, появлялись все новые и новые способы обмана и манипуляций, а потом Вера оказалась прикована к постели и её протесты ограничились голодной забастовкой. В общем, Владислав зря надеялся, что его сестра не решит поразмышлять насчёт символизма числа роз. Он даже начал жалеть, что несколько лет назад вообще задумал этот рисунок.
— Хотя, один год, это тоже неплохо, — Вера говорила с хладнокровием преступника, заказывающего себе последний ужин. — Мне сегодня четырнадцать, и один год от них — это почти семь процентов. Вот для столетнего семь процентов — семь лет. А для меня это уже половина жизни. Значит, и мои семь процентов для кого-то — половина жизни. Мне повезло.
— Длина жизни точно не является показателем счастья. Но тебе не стоит волноваться, мы скоро наберем деньги на операцию.
Соврав, Владислав сел поближе к сестре и почувствовал сильную резь в костяшках. Он шикнул, потер кулак и попытался извлечь стеклянные осколки под ошарашенный взгляд сестры. Да, юноша совершенно забыл про полученные от разбитого окна ранения. Вера перехватила жилистую кисть, что даже при лучшем раскладе не смогло бы её остановить, но Владислав замер и доверился сестре.
— Магазин грабил? Не мог воспользоваться камнем? — именинница улыбнулась и извлекла из тумбочки небольшую аптечку. Весь необходимый набор первой помощи оказался вывален на мятое одеяло и Вера аккуратно обработала рану Владислава. Он стойко перенес все страдания и даже не поморщился, когда по пальцам потекло будто набитое иголками обеззараживающее средство. — А где спасибо?
— Спасибо, — Владислав медленно сжимал кулак, обмотанный в серые бинты на подобии боксера. Он смотрел на жесткую ткань, будто не верил, что она могла вырасти на коже не по его воле. Будто его самочувствие зависело не только от него. Словно очутился в другом мире, который не поддавался привычным законом — каждый сам за себя. — Знаешь, я всё ещё иногда скучаю о матери.
— А я — нет, — её красивое лицо нахмурилось и скрылось под волосами. — Родители бросили нас при первом удобном случае и свалили во Францию строить «счастливую» жизнь. Впрочем, им не потребовался бы и лотерейный билет, чтобы сдать нас в детдом. Хватило бы одного факта моей болезни. Я не могу их любить, зная, на что они тебя обрекли. И себя — тоже…
Вера умолкла и уставилась на картину, глазами обегая кровяные потоки, изливающиеся в букет роз. Владислав не позволил тёмным мыслям укрепиться в её голове и крепко обнял сестренку. Она попыталась обхватить его спину руками и положила голову на плечо, утопив нос в серых волосах:
— Правда… Помню, мы ходили всей семьей по парку, и папа даже оплатил несколько билетов на аттракционы. И ты мне отдал свои. А я тебе — свои. Мы прокатились на колесе обозрения, поднялись над дымом, и увидели небо. Многое я бы отдала, чтобы увидеть его ещё раз.
— Я… Я обещаю тебе, — Владиславу пришлось долго держать эти слова внутри себя, перед тем как осмелиться их выговорить, — что когда я накоплю денег на операцию, мы сможем каждый день ходить в парк…
— А ещё, — грусть мигом сошла с голоса Веры, она вывернулась из крепких, как лианы, объятий, и достала из-под кровати мягкий радужный шарфик, повязав его прямо поверх старого и драного, в котором Владислав ходил в последнее время, — ты не сможешь продавать одежду, которую я шью для тебя!
«Сотня долларов, не меньше», — подумал Владислав и тут же осекся, услышав окончание фразы.
— Разумеется! Ну что, я оставляю тебя наедине с твоим тортом?
— Ну уж нет. Тебе придётся как минимум съесть две трети этих великолепных котлет.
— Я настаиваю!
— А я — удваиваю!
— Иду Ва-Банк! Если не съешь весь торт, останешься без обезболивающего!
— Я… Хорошо.
Вера опустила глаза и положила на колени поднос с мясным тортом, изрядно согревшимся за время беседы. Она набрала воздух в легкие и как слабый и работающий на последнем издыхании вентилятор выпустила прерывистый поток ветра на не зажженные свечи.
— Что ты загадала? — Владислав все ещё корил себя за необдуманные последние слова, но попытался разрядить ситуацию.
