– Отец! – крикнул Володя. – К тебе пришли!

На пороге появился высокий, статный, с неестественно прямой спиной старик в защитной рубашке без погон и широких домашних брюках, лицом похожий на мою маму: высокий лоб и брови вразлёт, глаза – голубые, добрые. Следом за дядей Трошей вышли его жена, в китайском халате с крупными ярко-красными цветами на жёлтом поле, и младший сын Леонид в такой же клетчатой рубашке, как у Володи. Только у Леонида вместо правой кисти был чёрный протез. От мамы я уже знал, что Леонид, ещё мальчишкой, нашёл гранату, оставшуюся в Подмосковье после войны. Граната взорвалась. Леонид от осколков чуть не погиб. Выжил, но потерял руку. Он, несмотря на своё увечье, оказался улыбчивым и доброжелательным.

От его открытой улыбки и ещё от того, что Трофим Павлович с неподдельной радостью обнял маму, а мне, как взрослому, пожал руку, первое неприятное ощущение быстро улетучилось.

Трофим Павлович тут же повёл нас на экскурсию по своим владениям: огороду, яблоневому саду и примыкающему к нему сосновому бору.

– Целый гектар леса, – со значением и не без гордости сообщил он маме.

Пахло нагретой хвоей и живицей. Мачтовые сосны, светясь на солнце золотистой корой, весело покачивали над нами могучими кронами.

Ещё мне запомнилась большая гостиная с блестящим самоваром в центре круглого стола, накрытого бархатной скатертью вишнёвого цвета, с толстыми кистями и бахромой по краям, старинные немецкие комоды с резьбой и стрельчатыми, гранёными стёклами на дверцах.

Мы пили чай из стаканов в потемневших серебряных подстаканниках с узорчатым орнаментом, копирующим трёх богатырей с картины Васнецова. Перед нами стояли хрустальные блюдечки с душистым крыжовниковым вареньем золотисто-зелёного цвета. Каждая ягодка при надкусывании взрывалась во рту, наполняя его кисловато-сладким сиропом. Очень вкусно! И чай, необычно насыщенный, настоянный на травах, обжигал губы. Трофим Павлович, его жена и моя мама вели тихий, неспешный разговор, изредка поглядывая на меня.

Трофим Павлович как будто между делом спросил, умею ли я читать и считать.

– Умею, – заверил я и тут же получил задание решить несложную арифметическую задачку, с которой довольно быстро справился. Трофим Павлович поинтересовался, знаю ли я наизусть какие-нибудь стихи, и я громко и без запинки прочитал лермонтовское «Бородино».

– Молодец, – похвалил он, – за знание классики ты заслуживаешь поощрение. Проси, чего хочешь?

Я потупился, не зная, что сказать.

– Дядя Троша, покажите, пожалуйста, Саше ваши ордена, – пришла мне на выручку мама.

Трофим Павлович принёс из кабинета резную деревянную шкатулку, доверху полную наград: орден Ленина, три ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны двух степеней, орден Красной Звезды, медали…

Названия орденов мне тогда были неизвестны, я восстановил их позже, по фотографии Трофима Павловича, на которой он запечатлён в парадном мундире. Но ещё тогда, в детстве, держа его награды на ладошке и внимательно рассматривая их, хорошо запомнил «тяжесть» орденов и краски разноцветной эмали.

Напоследок Трофим Павлович спросил меня, кем я хочу стать.

– Офицером, как дядя Вася, как вы… – смущаясь, ответил я.

– Будешь! – предрёк Трофим Павлович и добавил неожиданно: – А не поступишь в военное, иди на философский…

Я – Кердан, вольноотпущенник Тиберия Клавдия Нерона, зятя всесильного и богоподобного принцепса Октавиана Августа и несчастного мужа его беспутной дочери Юлии, да простит мне могущественный покровитель моего народа Горомаз, почитающийся здесь за Юпитера, такие слова.

Будь я рождён сервусом – рабом, будь рабами мои предки, я предпочёл бы откусить себе язык, только бы не произнести вслух хулу на наипрекраснейшую и наинепотребнейшую из женщин, к тому же много лет являвшуюся моей госпожой. Но я и мои родители и родители моих родителей были свободными. В моём отечестве, в Парфянском царстве, княжеский род наш, ведущий начало с эпохи дахов и первой династии Аршакидов, считался одним из самых знатных и почитаемых, был прославлен своими воинами, царедворцами и мыслителями.

Я рос во дворце моего отца фратарака Сасана в роскоши и любви, под неусыпным присмотром преданных слуг и мудрых наставников. Не всякий выходец из римского всаднического сословия и даже сын сенатора мог бы похвастаться такими учителями, какие занимались со мной.

Раб-афинянин учил меня греческому языку, читал мне Гомера, Гесиода, Менандра, разучивал со мной басни Эзопа, комедии Аристофана и трагедии Еврипида и Софокла. Грек с Крита, хромой и одноглазый, как циклоп, давал уроки истории и географии по Страбону, философии – по Сократу, Платону и Аристотелю. Пленный латинянин практиковал меня в языке наших извечных врагов – римлян и познакомил с «Историей Рима от основания Города» Тита Ливия, с «Природой вещей» Тита Лукреция Кара и с «Буколиками» Публия Вергилия Марона. Иудей из города пальм – Иерихона давал мне уроки арамейского языка, раскрывал тайны Танаха и Моисеевы законы. Астролог из Египта учил распознавать звёзды на небе и их влияние на судьбу человека. Главный телохранитель моего отца Артаксий с раннего детства обучал меня сражаться на деревянных мечах, быть ловким и выносливым, а когда я подрос, занимался со мной верховой ездой, тренировал в знаменитом «парфянском выстреле» – умении пускать стрелы из лука, почти не целясь, на всём скаку, круто развернувшись в седле в сторону преследующего противника…

Когда мне исполнилось двенадцать вёсен, отец подарил мне коня. Я запомнил этот день как самый счастливый в моём отрочестве.

Породистый, тонконогий жеребец золотистого окраса, с высоко поставленной шеей и горбоносой мордой, с выпуклым лбом, обликом своим напоминал гепарда из зверинца моего отца. Два конюха придерживали жеребца за поводья. По его тонкой, прозрачной коже, с просвечивающей сквозь неё сеткой синеватых жилок, пробегала лёгкая дрожь, и было видно, как пульсирует в них кровь. Конь нервно прядал широко расставленными ушами, то и дело переступал с ноги на ногу, точно не находил себе места. Я медленно приблизился. Он посмотрел на меня умными, выпуклыми и слегка раскосыми тёмно-синими глазами, посмотрел так выразительно, точно знал, что я – его хозяин, и теперь пытался понять, что я за человек и как буду относиться к нему.

А я уже любил его всей душой и даже имя успел ему придумать – Тарлан. Об этом и сказал отцу, с улыбкой наблюдающему за мной.

– Хорошо, – согласился отец, – пусть будет Тарланом. Береги его, сын. Конь для воина дороже всего: жены, детей и собственной жизни.

– Значит, твой конь дороже тебе, чем я, чем мать, братья и сёстры? – изумился я.

– Ты ещё мал. Подрастёшь и вспомнишь мои слова. – Отец снисходительно приобнял меня за плечи и спросил: – Хочешь сесть верхом?

– Конечно, отец…

Артаксий помог мне взобраться на Тарлана. Отец подал знак, и ему подвели его скакуна – такого же красавца жеребца, но изабеллового цвета. Он одним махом вскочил на него.

Мы медленным шагом выехали за ворота дворца и, сопровождаемые всадниками охраны, двинулись по пыльным улочкам нашего селения мимо глинобитных хижин вольных земледельцев и рабов, обрабатывающих земли моего отца, засеянные ячменём и пшеницей, наши бескрайние персиковые сады и виноградники.

Подданные при нас падали ниц и не вставали, пока мы проезжали мимо. Так было заведено, и следовать этому правилу был обязан всякий, кому была дорога его шкура. Одного мальчишку-оборвыша, немногим старше меня, зазевавшегося и не успевшего уткнуться лицом в землю, Артаксий походя огрел плетью.

Отец тем временем рассказывал мне:

– Твой Тарлан – знаменитой несейской породы, о которой писал ещё Геродот. Мы зовём этих коней иначе – ахал-теке, по имени оазиса Ахал в Нишапурской долине. С давних пор они славятся по всему миру: от Индии до Египта… Наш повелитель Ород предпочитает лошадей именно этой породы. При всей своей кажущейся хрупкости они очень выносливые. Я однажды видел, как ахал-теке вынес на себе двух раненых воинов и ушёл с ними от погони по зыбучим пескам. Посмотри только, как идёт твой Тарлан. Он почти не касается земли, он парит над нею…